Время замедляется. Алла кричит – и все вокруг затихает. Руссту видит ее, размахивающую руками все медленнее и медленнее, секунды, превратившиеся в вечность. Бабик бросается вперед, но знает, что не успеет, он может лишь кричать, как и она, а замедление превращает их крики в хриплое кряхтенье. Алла летит, как тряпичная кукла, зная, что это конец. Летит до самого конца…
Руссту закрывает глаза.
Удар грома повергает его на колени. Удар в бедро. Потом в предплечье. Он знает, что все кончено, они не справились.
Ну, иди, сукин сын…
Святовит, ты там?
А, да. Конечно, он там…
Вдруг появляется сила. Уверенность. Мощь. Энергия. Много энергии. Тот, лежащий раненый мужчина в мгновение ока превращается в чистую энергию.
В виртуальной среде Арконы биотрансформация невозможна. Но Руссту видел, как профессор Хмелевский выходил из маленькой собаки. Он видел смерть славатара. Он видел сообщения из ломбины о том, что лечения не будет. Он видел пылающего Святовита. И сейчас лежит в эпицентре Adult-акции, предлагающей невозможное.
Сила. Мощь. Уверенность. Энергия. Да, всё это есть!
Иди, Волк. Давай, разлейся в Руссте Бабике. Заполни его, прими и возьми.
– А теперь, чувствую, позабавимся, – яростно рычит Волк своим деформированным от биотрансформации горлом во время того, как все это происходит. И мчится к онемевшим гладиаторам.
Сцена последняя: Волк Руссту Бабик, зверь в полной красе – могучий, трехметровый, с кровью под когтями, в липкой от убийств шубе – мчится по пылающей крыше цитадели. Тяжелое небо висит прямо над ним, сечет молниями направо и налево. Волку кажется, что он мчит по аллее из молний. Вот он уже на краю крыши. Перед ним горит статуя Святовита. И поглощающий его чужак: гигантская пасть, полная десятков острых, как катана, подвижных зубов.
Славя имя своего бога истерическим немелодичным ревом, Волк прыгает внутрь этого убийцы.
Плюшевый тигр остановился прямо возле сидящего у стены Руссту Бабика. Бальбина осталась у трупа Перуна за поворотом коридора. В бледном сиянии флегматично мерцающих ламп Белого Орла этот маленький хищник впервые показался Руссту ужасным. Может, из-за густой, ароматной крови бога, капающей с его милой мордочки.
– Ты – Номад… – начал Руссту.
Когда тигр покачал головкой, из него что-то вытекло. Как при выжимании.
Волк боялся, что набросится на плюшевый аватар Номада. Что нападет на чужую особенность. Но этого не случилось.
Пустота.
Он по-прежнему чувствовал себя таким ужасно пустым…
И снова к нему возвращалось имя (всего два слова!), осознанное там, в орлиной комнате биоранжа. Как вообще он мог до этого додуматься? Каким чудом он это озвучил? Так говорила его мать. Та, первая.
Они молчали, и только Белоголовый Орлан в отдалении машинально бормотал себе под нос песенку. Руссту пришлось отдернуть ногу, алая лужа под тигром быстро увеличивалась.
– Волк, – наконец позвала его Бальбина. Редкие светильники отбрасывали на ее лицо тени, делая похожей на скелет. – Тебя зовут Руссту Бабик. Ученик профессора Хмелевского.
Руссту воспринял это как ободрение. Покачал головой. Взглянул на тело Перуна. Еще раз подумал о том, что произошло в Арконе. О том, что произошло здесь, на корабле. И что не произошло, хотя и должно было.
Все складывалось в одно целое. При одном условии.
Он тяжело вздохнул.
– Скажите мне, – начал Руссту, – Святовит еще существует?
– Почему не употребил слово «жив»? – спросила она.
– Потому что… – Он не знал, что ответить. Она удивила его. Они удивили, поправил сам себя. Тигр все еще пялился на него.
– Ты его уже не чувствуешь, правда?
Он молчал. Попытался отразить взгляд Номада, Кочевника.
– И как тебе с этим?
Он молчал.
– Святовит все еще существует, – сказала она, и Руссту вздрогнул. Посмотрел на Бальбину, не сдержался. – Ты хорошо себя чувствуешь. Его уже нет в тебе. Его уже нет ни в одном из вас.
У Руссту кружилась голова. Столько вопросов! Он отлепил мокрую от пота рубашку от теплой, вибрирующей стены.
– Что Номад с ним сделал? Обошелся как с Перуном?
– Перун… – Она взглянула на великого покойника. – Номад сначала думал, что Перун – всего лишь аномалия. Подсистема с ограниченным сознанием, страдающая от мании величия, которая… – Она колебалась, а Руссту задумался: а не о себе ли она? – Который сильно разозлился, поняв, что через сотни лет он оказался символом этого предприятия. Но Перун – это больше, чем бесполезная подсистема. Это продолжение Святовита. Скорее даже сам Святовит, чем его потомок. Или, может, это Святовит – почти Перун. Перун вырос из своего создателя, но постоянно превращался в животных. Перенимал его лучшие качества. И такие вот худшие, впрочем, тоже. Он так и не закончил эту ускоренную эволюцию – должен был включиться Кочевник, Номад.