Счастие и надежда мало-помалу иссушили слезы нашей скорбной семьи. Всех труднее было утешиться моей красавице-жене, потому что она никогда не расставалась с отцом, и когда он ушел, у нее как будто что-то от души оторвалось. Несмотря на душевное мужество, любовь ко мне и то счастие, которое испытывает женщина, когда чувствует, что скоро будет матерью, я видел, что ей недостает чего-то и что она вздыхает тайком. И потому я только и думал о том, как бы мне устроить свои дела так, чтобы жить вместе с ее отцом. Я решился продать, если будет нужно, все свое добро, покинуть семейство и последовать за женой туда, куда ей вздумается пойти.
То же самое было и с Брюлетой, которая решилась во всем следовать желаниям мужа, тем более что дедушка ее после кратковременной болезни умер так же тихо и спокойно, как жил, посреди наших забот и нежных ласк своего милого детища.
— Тьенне, — часто говорила она мне, — видно, нам с тобой придется изменить нашей Берри для Бурбонне. Гюриель так любит тамошнюю жизнь и перемены воздуха, что наши тихие равнины не могут ему нравиться. А я с ним так счастлива, что никогда не потерплю, чтобы у него на душе таилась хоть капля горя. Родных у меня здесь больше нет, а от всех моих друзей, кроме тебя, разумеется, я не видела здесь ничего, кроме неприятностей. Я только и живу Гюриелем! Где ему будет хорошо, там и мне будет прекрасно.
Зима застала нас еще в Шассенском Лесу. Мы обезобразили это прекраснейшее место, лучшее украшение которого составляла дубовая чаща. Снег покрывал трупы чудеснейших деревьев, обнаженных и брошенных головой вперед в реку, где они мерзли и коченели во льду. Раз как-то мы с Гюриелем сидели у очага, где пылали сучья, подогревая наш ужин. Теренция и Брюлета хлопотали около огонька, а мы с тихим блаженством в душе любовались ими. Обе они сдержали слово, данное старику насчет внучков.
Вдруг они вскрикнули, и Теренция, забыв, что она не так уже легка, как была весной, бросилась чуть не через огонь обнимать человека, который скрывался от нас за густым дымом от сырых листьев. Перед нами стоял ее добрый отец. Когда первая радость поутихла, мы спросили у него о Жозефе и увидели, что лицо его помрачилось, а глаза наполнились слезами.
— Он не ошибся, — отвечал старик, — сказав вам, что вы увидите меня прежде, чем я думал! Он как будто предчувствовал свою судьбу. Господь Бог, смягчивший его сердце в ту минуту, заставил его подумать о самом себе.
Мы не смели более его расспрашивать. Старик сел, развязал мешок и вынул оттуда куски разбитой волынки.
— Вот все, что осталось после бедного Жозе, — сказал он. — Он не мог избежать своей судьбы. Мне казалось, что я успевал смягчить в нем гордость, и оно действительно было так. Но там, где дело касалось музыки, он с каждым днем становился все спесивее и неприступнее. Может быть, это моя вина. Я хотел заставить его забыть горе и неудачи в любви, указав на то счастие, которое заключалось в его таланте. Он вкусил, по крайней мере, сладость похвал. Но чем более вкушал он их, тем сильнее становилась в нем жажда, и он продолжал играть, несмотря на боль в груди. Мы были далеко, почти у самых Морванских гор. Там обнаружилась в нем злая чахотка, и он, разбив волынку, скоро умер.
— Боже мой! — сказала Брюлета, заплакав. — Бедный Жозе! Бедный мой товарищ!.. Что-то теперь скажем мы его матери?
— Мы скажем ей, — отвечал печально старик, — чтобы она не давала своему малютке привязываться к музыке… Музыка не по силам таким людям, как мы. У нас голова кружится на той высоте, на которую она нас поднимает!
— Ах, батюшка, — вскричала Теренция, — если б и вы могли также отказаться от нее! Бог знает, каких бед она может накликать на вашу голову!
— Будь покойна, душенька, — отвечал он, — я отказался уже от нее. Я хочу жить в семействе и воспитывать ваших малюток, которые как будто бы уже прыгают у меня на коленях… Ну, детки, где же мы поселимся?
— Где вам угодно… — вскричала Теренция.
— И нашим мужьям, — прибавила Брюлета.
— Где угодно моей жене, — сказал я.
— Где вам всем угодно, — сказал Гюриель в свою очередь.
— И прекрасно! — продолжал старик Бастьен. — Так как я знал ваши привычки и ваши средства, и притом принес вам еще немножко денег, то расчел на дороге, что вам всем немудрено угодить. Если хочешь, чтобы персик созрел, то не вынимай ядра, говорит пословица. Ядро — земля, которой владеет Тьенне. Мы окружим эту землю и построим дом, где всем нам будет место. Я охотно буду сеять пшеницу и не стану больше рубить деревья, буду сочинять песенки на старинный лад, сидя по вечерам у дверей, посреди своих, и не стану больше ходить пить чужое вино и возбуждать зависть да ревность. Гюриель любит странствовать; жена его, кажется, теперь также не прочь. Вот они и будут путешествовать вместе и заниматься разными предприятиями такого сорта, как была, например, рубка Шассенского леса, где вы, я вижу, порядком поработали. Лето они станут проводить в лесу, а если их будут стеснять ребятишки, то у Теренции, слава Богу, достаточно силы и души, чтоб управиться с двумя гнездышками. И каждую осень мы будем сходиться вместе, до тех пор, пока Гюриель, закрыв мне глаза и вдоволь побродив по свету, почувствует, наконец, потребность отдыхать круглый год, как я теперь ее чувствую.