— Далеко разносившиеся жалобные вопли траурным облаком висели над ними, — сказала Эстер, — от невидимой головы до невидимого хвоста колонны, пока они по двое, по трое бесконечными рядами проходили мимо. И все до одного покорно сносили побои, будто во власти какого-то кошмара. Я спросила Беверли, почему они не сопротивляются, но она ничего не ответила.
— Да и откуда ей было знать, — сказала Эстер. — Знала только я, но мне зачем отвечать самой себе.
— Шли и шли необозримой отарой, — сказала Беверли. — Шли, почавкивая грязью, будто у них непрестанно урчало в животе. Почти все уже в наркотическом беспамятстве, с остекленевшими глазами, посинев из-за кислородной недостаточности вследствие расстройства дыхания и ослабления сердечной деятельности. Одежда их распространяла запах жженой конопли.
— Текли, текли безостановочными ручьями зарядившего надолго дождя, — сказала Эстер, — не останавливаясь, даже когда кто-нибудь упадет и нилашисты сапогами отшвырнут упавшего с дороги.
— Шли, шли, — сказала Беверли, — как будто полстраны тронулось в путь, заправив легкие гашишем, а вены — героином. Какой-то русоволосый парень в полной прострации вывалился из рядов и с пеной у рта растянулся у наших ног.
— Шли неиссякаемо, неистощимо, как тучи по небу, — сказала Эстер. — Никогда бы не подумала, что нас столько. Справа и слева по ходу движения все множилось количество трупов.
— Наверно, тысяч до двухсот отправилось тем утром послушать Мика Джеггера, — сказала Беверли. — И так как добрая половина была уже не в себе, многие, естественно, выдыхались и еще по дороге сваливались лицом в грязь. Отправлялись на свою собственную приватную экскурсию, обещавшую быть поувлекательней утробного хрюканья Хаммонд-органа.
— Но зачем нам еще эти узлы, спросила я Беверли, — сказала Эстер. — Ведь ясно же, куда нас ведут. Но она опять ничего не ответила.
— Прямо перед нами опять упал один молоденький мальчик, — сказала Беверли, — зрачки у него совсем сузились, лицо залилось потом, дыхание остановилось, перебрал, видно, дурачок.
— Двое юношей, лежа в обнимку на земле, — сказала Эстер, — едва ворочая языком, бессвязно молили помочь им подняться. Но нилашисты прикладами пресекали всякую попытку подойти к ним.
— Не бросайте нас, умоляли двое этих мальчиков, — сказала Беверли, — помогите ради бога, мы совсем обессилели, не можем сами, чересчур много приняли.
— Чего? — спросила Беверли.
— Амфетамина, ответил один, по сорок порошков, — сказала Беверли. — Помогите, и да поможет вам Бог, говорил он. У второго не хватало спереди нескольких зубов.
— И всё шли, шли, — сказала Эстер, — шли нескончаемыми рядами, ковыляя и прихрамывая, с трудом переставляя и подволакивая негнущиеся ноги, как будто выкидыши обоих тысячелетий восстали из мертвых и двинулись навстречу своей окончательной погибели. Одна молодая женщина бритвенным лезвием на моих глазах вскрыла себе вены на руке.
— …Просто каким-то чудом… — сказала Беверли.
— …удалось-таки… — сказала Эстер.
— …досталось все-таки нам… — сказала Беверли.
— …место… — сказала Эстер.
— …неподалеку от эстрады… — сказала Беверли.
— …но под самым… — сказала Эстер.
— …как раз под самым усилителем… — сказала Беверли.
— …который гремел, как стенобитная труба иерихонская, — сказала Эстер, — то есть с силой звука приблизительно в сто тридцать децибел, обрывая нас на каждом слове, затыкая нам глотку, и все-таки было это как одно восторженное песнопение, как если бы первоклетка в первый день творения, вдруг осознав себя, разразилась ликующими кликами…
— …но когда мы, наконец, отыскали себе место и уселись, — сказала Беверли, — Мик Джеггер был уже на эстраде, исполнял со своими музыкантами «Sympathy for the Devil»…
— …песня ликующая то была или песня взыскующая, — сказала Эстер, — или то и другое вместе, одно продолжение другого и все — лишь мимолетный привет бытию из его юлою бегущих щелок-окошек… о мой бедный разум, не оставь меня!
— Подмостки тонули в кроваво-красном свете, — сказала Беверли, — и хотя из-за отшибающего паморки рева звукоусилителей мы самих себя не слышали…
— …все-таки оттуда, — сказала Эстер, — словно бы донеслись приглушенные крики «помогите»…
— …мы не так уж и близко оказались от эстрады, — сказала Беверли, — но даже в этом красном, как в борделе, свете…
— было видно, — сказала Эстер, — как нилашисты из Особого Присутствия…
— …что там началась кутерьма, — сказала Беверли, — а потом драка, но между кем и почему…
— …продолговатое темное тело слетело вниз с подмостков, прямо в публику, — сказала Эстер, — но что это было, человек, мешок или сверток…
— …чуть ли не сами «ангелы ада» подрались там с парнями, которые лезли на помост, — сказала Беверли, — чтобы поближе…
— …чуть его самого не пришибли, — сказала Эстер.
— …Мик прервал свое выступление, — сказала Беверли, — помнится, он как раз пел «Зачем мы согласились»…
— Господи ты Боже мой, — сказала Эстер.
— …подошел к микрофону, — сказала Беверли, — и с воздетыми руками стал просить публику успокоиться.
«Братья, успокойтесь, — воскликнул он, — успокойтесь, братья и сестры мои!»
— …Господи Боже мой… — сказала Эстер.
— …но его оттолкнули, — сказала Беверли, — еще немного, и самого бы пришибли…
— …Господи, помоги… — сказала Эстер.
— …один чокнутый «ангел» пошел на него с железным прутом, выдернутым из ограждения, — сказала Беверли, — и если бы его не оттащили…
— …слава тебе Господи, оттащили… — сказала Эстер.
— …по счастью, Мик не растерялся, — сказала Беверли, — налил себе бургундского, поднял стакан в красном свете юпитеров и провозгласил тост за присутствующих…
— …спаси, Господи, из этого ада… — сказала Эстер.
— …«мир вам и радость, братья и сестры мои», сказал Мик Джеггер в микрофон, — сказала Беверли, — «за здоровье ваше, братья мои и сестры!»
— …один нилашист, — сказала Эстер, — детина огромного роста в красно-рыжем шарфе на шее…
— …занес нож… — сказала Беверли.
— …и с размаху всадил в лежавшего на земле еврея из рабочего батальона, — сказала Эстер.
— …лица его я не разглядела, — сказала Беверли, — он повернулся ко мне спиной, когда, сидя на животе у Мередита Хантера, всадил в него нож…
— …Господи, помилуй… — сказала Эстер.
— …музыканты Мика — это все было у них за спиной — не видели, как убивали Хантера, — сказала Беверли. — Они пели как раз «Не думай, что мир уже твой» и только потом заметили…
— …Эстер, совсем поникшая, сидела рядом со мной… — сказала Беверли.
— …музыка внезапно замолчала, — сказала Беверли. — Мик исчез на какое-то время в толчее, среди забегавших по эстраде людей, потом, подойдя опять к микрофону, стал звать врача… «Попросите врача, — говорил он, — братья и сестры мои, пропустите на сцену врача»…
— …она опустила голову, — сказала Беверли, — и вся дрожала…
— …озверелая толпа на подмостках, — сказала Беверли, — представляла все разновидности помешательства…
— …глаза она заслонила рукой… — сказала Беверли.
— …все решительно передрались, — сказала Беверли, — но почему наскакивали друг на друга…
— …что с тобой, деточка, спросила я, — сказала Беверли, — но она не отвечала…
— …возле нас тоже все орали наперебой, — сказала Беверли, — но чего хотели, чего добивались…
— …плохо тебе, спросила я, — сказала Беверли, — но она промолчала.
— …всем вдруг подраться захотелось, — сказала Беверли, — друг дружку за глотку схватить…
— …даже в этом кровавом свете выглядела она мертвенно-бледной, — сказала Беверли.
— …убивать напала охота, — сказала Беверли, — страсть к истреблению…
— …я привлекла ее к себе, — сказала Беверли, — обопрись об меня…
— …все и вся истребить, — сказала Беверли, — и себя, и нас…