После того, как я написал экзаменационную работу «Причины Французской революции», я получил самую высокую отметку в школе и столкнулся с непривычной ситуацией, когда те, которых иронически звали «зубрильщиками латыни», обратились ко мне с вопросом, какие книги я бы рекомендовал им прочитать. Среди «зубрильщиков» был Тони Блум, который стал моим другом и позднее, в качестве председателя компании «Премьер Миллинг» стал одним из «голосов разума» в крупном бизнесе страны. Он входил в первую группу бизнесменов, которая встретилась с Оливером Тамбо в Лусаке. Ещё одним был Ричард Голдстоун, который позднее стал судьёй и возглавлял знаменитую Комиссию Голдстоуна, расследовавшую причины политического насилия. Угрюмый, бесстрастный мальчик, он судил мою схватку со старостой школы в его саду.
Я удивил и своих учителей, и себя, получив довольно высокие оценки на выпускных экзаменах. Итак, после многих превратностей я покинул КЕС на высокой ноте, умудрившись даже расстаться по-доброму с «Боссом». Когда я жал ему руку, он выглядел мягче и высказал свое удовлетворение тем, что я получил оценки, дающие возможность поступать в университет. Подозреваю, однако, что он испытывал облегчение оттого, что война между нами, наконец, закончилась. КЕС был для меня полем боя. Я вышел из неё без чувства обиды, не имея ни против кого зуба, довольно уверенным в себе, готовым к противостоянию власть имущим и с пробуждёнными умственными способностями. Но оттого, что всё закончилось, я чувствовал такое облегчение, что сжёг все свои тетради, за исключением конспектов Тедди Гордона. Через несколько лет они были конфискованы полицией безопасности.
Мой отец был занят тем, что зарабатывал на жизнь, моя мать — свадьбой моей сестры и детьми, которых она рожала. Они надеялись, что я остепенюсь и найду работу, потому что они не имели денег, чтобы послать меня в университет. Я сначала работал учеником по контракту в адвокатской конторе, занимаясь по вечерам в юридической школе. Я надеялся, что юриспруденция сориентирует меня на вопросы судьбы чёрных. Однако учёба показалась мне скучной. Что ещё хуже, мои обязанности клерка заключались в таком достопочтенном занятии, как выбивание долгов в судебном порядке.
Большую часть того, чему я научился, я узнал от Джулая Маришане — рассыльного и так называемого «мальчика для приготовления чая» в этой фирме. Он познакомил меня с официальными процедурами в судах нижнего уровня — как регистрировать судебные повестки и предписания. Однажды он был арестован на расстоянии одного квартала от нашего офиса потому, что забыл свой пропуск. Полицейский отказался разрешить ему сходить за удостоверением личности, которое лежало в ящике его стола. К счастью, мы смогли добиться его освобождения, поскольку один из наших клиентов увидел, что Джулая заталкивали в «чёрный ворон». Иначе он мог бы сгинуть на картофельном поле.
С раннего возраста, приехав из деревни в поисках работы, Джулай работал на нашего хозяина садовником. Он был высоким, неуклюжим человеком и глаза у него широко открывались всякий раз, когда он узнавал что-то новое. В свободное время он выучился читать и писать, и это побудило нашего хозяина взять его в юридическую фирму. Всякий раз, когда бывала свободная минутка, я помогал ему в учёбе. Он надеялся сдать экзамен за неполную среднюю школу. Он не ждал многого от жизни и с уважением относился к нашему боссу, которого характеризовал как доброго и щедрого человека. Я обнаружил в Джулае гуманизм, который позднее увидел во многих чёрных, и это поразило меня как качество, проистекающее из постоянной борьбы за существование. Однажды Джулай сказал мне, что я отличаюсь от других белых.
— Чем? — поинтересовался я.
— Они обычно обращаются к нам, чёрным, с ледяными лицами. Холодными и морозящими. Они делают вид, что мы не существуем.
Иногда мы слышали с улицы пение и скандирование и, глядя из окна нашего офиса, видели демонстрацию жителей чёрных поселков, направляющуюся к городскому муниципалитету. Именно тогда я увидел растущую привлекательность чёрного протеста. Джулай бросал всё, что он делал в этот момент, хватал пиджак и бежал присоединиться к ним. Когда он возвращался, он обычно оживлённо рассказывал мне о том, что произошло.
В центре города часто случалось насилие над чёрными на расистской почве. Оно было особенно очевидным, когда проходили рейды по проверке пропусков. Полицейские в штатском устраивали засады на узких улицах и набрасывались на чёрных мужчин, требуя показать пропуска. Если, как это было в случае с Джулаем, человек не мог предъявить пропуск, его грубо впихивали в стоящий поблизости фургон. Если кто-то протестовал, то появлялись дубинки и чёрных разгоняли во все стороны. Я видел босых уличных мальчишек, просящих милостыню холодными зимними вечерами около кино, и видел, как гогочущие полицейские разгоняли их «сджамбоками» — хлыстами, сделанными из бычьей шкуры. Белые, стоящие в очереди, отворачивались. Даже на международных спортивных соревнованиях, на которых чёрных зрителей загоняли в самый тёмный угол стадиона, полиция нападала на них из-за их нескрываемой поддержки команд гостей. Затем подключались белые зрители, бросая пустые пивные бутылки в своих чёрных соседей по стадиону. В одной ситуации, когда я ещё был одним из йовилльских ребят, я бессильно наблюдал за тем, как группа белых хулиганов избивала чёрного мужчину до потери сознания, а в это время другие белые спешили пройти мимо. Но то, что я видел лично, было ничем по сравнению с историями, которые иногда появлялись в наиболее либеральных газетах, разоблачая факты гибели людей в камерах полицейских участков и на фермах. О жестокости полиции в чёрных поселках сообщалось редко и с точки зрения большинства белых это происходило как бы на другой планете.