— Павлин Джонсон… Настоящего его имени я не знаю, как, впрочем, думаю, не знает и никто другой. Его сегодня допрашивали в Сент-Леонарде.
— И что вы хотите узнать, сержант Кларк?
— Для начала только его адрес, — сказала Шивон.
Ребус взял такси — это было легче, чем вести машину. Но даже и тут, открывая дверцу со стороны пассажира, пришлось сильно нажать на защелку, отчего в большом пальце он почувствовал жжение. Карманы его пузырились от мелочи. Ему было трудно управляться с металлическими деньгами, и он платил всякий раз бумажными купюрами, рассовывая металлическую сдачу по карманам.
Он все еще был под впечатлением от разговора с доктором Кертом. Теперь ему предстояло расследование убийства, расследование тем более серьезное, что в этом убийстве главным подозреваемым выступал он. Шивон расспрашивала его о Павлине Джонсоне, но он ухитрился отвечать уклончиво. Джонсон — это из-за него он сейчас стоял здесь, звоня в дверной звонок. Это из-за него он в тот вечер отправился в гости к Ферстоуну.
Открывшаяся дверь ослепила его лучами света.
— А, это ты, Джон. Вот молодец, входи!
Дом в ряду других стандартных новостроек возле Олнуикхилл-роуд. Энди Каллис жил здесь один после того, как год назад потерял жену. Рак унес ее совсем молодой. В холле висела свадебная фотография в рамке. Каллис — худее эдак фунтов на двадцать, Мэри — сияющая, освещенная солнцем, с цветами в волосах. Ребус хоронил ее. Смотрел, как Каллис кладет венок на ее гроб. Ребус был среди шестерых мужчин, несших этот гроб; в этой шестерке был и Энди. Помнится, он тогда все глаз не мог отвести от венка, когда гроб опускали в могилу.
Прошел год, Энди уже как-то оправился, а потом вдруг это…
— Как поживаешь, Энди? — спросил Ребус.
В гостиной горел электрический камин. Перед телевизором стояло кожаное кресло и такая же кожаная скамеечка для ног. В комнате прибрано, проветрено. За окном — аккуратный, ухоженный садик, сорняки на бордюрах тщательно выполоты. Над каминной полкой еще одна фотография Мэри, сделанная в фотоателье. Та же улыбка, что и на свадебной фотографии, но возле глаз появились морщинки, а лицо пополнело, став лицом зрелой женщины.
— Прекрасно, Джон.
Каллис уселся в кресло. Двигался он по-стариковски, хотя лет ему было всего сорок с небольшим и волосы еще не поседели. Кресло заскрипело, словно приноравливаясь к нему.
— Угощайся, выпей чего-нибудь, ты знаешь, где взять.
— Ладно. Выпью рюмочку.
— Ты не за рулем?
— Нет, я на такси приехал. — Пройдя к бару, Ребус достал бутылку и, приподняв ее, вопросительно взглянул на Каллиса. — Ты еще на таблетках?
— Да, и мешать со спиртным их нельзя.
— Как и мне. — Ребус налил себе двойную порцию виски.
— Что, разве на улице холодно? — спросил Каллис. Ребус мотнул головой. — Тогда почему ты в перчатках?
— Руки повредил. Отсюда и таблетки. — Он поднял стакан. — И другие непрописанные болеутоляющие. — Он отнес стакан к дивану и удобно устроился на нем. Телевизор работал без звука. Шла какая-то мура. — Что там передают?
— Бог его знает.
— Значит, я не оторвал тебя?
— Нет-нет, я очень тебе рад, если только, конечно, ты пришел не для того, чтобы опять давить на меня.
Ребус покачал головой:
— Я это бросил, Энди. Хотя должен признаться, что загружены люди под завязку.
— Все из-за этой школьной истории? — Краем глаза Энди заметил кивок. — Страшное дело, конечно.
— Мне поручили выяснить, почему он это сделал.
— Какой смысл? Дай только людям… возможность, и это произойдет.
Ребус обратил внимание на паузу после «людям». Каллис чуть было не сказал «оружие», но слово не выговорилось. И он назвал случай в Порт-Эдгаре школьной историей», вместо того чтобы говорить о стрельбе. Значит, травма все еще сказывается.
— Ты по-прежнему ходишь на сеансы к психоаналитику? — спросил Ребус.,
Каллис фыркнул:
— Пользы — целый вагон!
На самом деле психоаналитиком она, конечно, не была, как не было и сеансов лежания на кушетке, и откровений насчет мамочки. Но Ребус с Каллисом превратили это в шутку. Шутливый тон облегчал обращение к этой теме.
— По-видимому, бывают случаи и более тяжелые, чем со мной, — сказал Каллис. — Есть парни, которые не могут ни авторучки в руку взять, ни бутылочки с соусом — все им напоминает… — Он осекся.
«…пистолет», — мысленно закончил за него Ребус. Все им напоминало пистолет.
— Чертовски странная вещь, если подумать, — продолжал Каллис. — Я про то, что ведь мы приучены бояться, знаем же, что такое может быть, правда же? А потом вдруг кто-то, вроде меня, реагирует так, что возникает проблема.
— Проблема возникает, когда вся жизнь меняется, Энди. Ты что, соусом чипсы полить не можешь?
Каллис похлопал себя по животу.
— Да нет, ты бы ничего и не заметил.
Улыбнувшись, Ребус поставил стакан на диванный валик и откинулся на спинку дивана. Он думал о том, знает ли Энди, что левый глаз его дергается, а голос слегка дрожит. Почти три месяца прошло с тех пор, как он оставил службу, взяв отпуск по болезни. До этого он числился патрульным офицером, но прошедшим особую выучку владения оружием. Во всем графстве Лотиан и Пограничном крае таких профессионалов, как он, было раз-два — и обчелся. Заменить каждого было непросто. В Эдинбурге существовала только одна моторизованная группа быстрого реагирования.
— А что твой доктор говорит?
— Какое имеет значение, что он говорит? Все равно меня не пустят обратно без целой кучи испытаний и проверок!
— Ты боишься провалиться?
— Я боюсь, что буду признан годным.
После этих слов они погрузились в молчание и стали смотреть на экран. Передавали, как показалось Ребусу, очередной конкурс на выживаемость: группу экстремалов, которых с каждой неделей становилось все меньше.
— Ну, расскажи же, что там у нас происходит, — попросил Каллис.
— Да там… — Ребус мысленно перебирал варианты ответа. — Строго говоря, ничего особенного.
— Не считая истории в школе?
— Не считая, конечно. Ребята все о тебе спрашивают.
Каллис кивнул:
— Иногда и заглянет какой-нибудь чудак.
Ребус наклонился вперед, опершись на колени:
— Ты не собираешься возвращаться, а?
Каллис устало улыбнулся:
— Ты же знаешь, что нет. Говорят, что это стресс или что-то в этом роде. И теперь я инвалид.
— Сколько лет прошло, Энди?
— С тех пор как я вступил в ряды? — Каллис в задумчивости вытянул губы. — Пятнадцать. Пятнадцать с половиной.
— И за все это время только один несчастный случай! И тебя он так перевернул? Да его и несчастным случаем-то назвать нельзя.
— Погляди на меня, Джон, хорошенько, ладно? Заметил что-нибудь? Что руки дрожат? — Он поднял руку, демонстрируя это Ребусу. — Что сосуд на веке пульсирует? — Для наглядности он прикоснулся к глазу поднятой рукой. — Это не я прошусь в отставку, это мое тело! Подает предупредительные сигналы, а ты советуешь не обращать на них внимания! Знаешь, сколько вызовов у нас было в прошлом году? Почти триста. И за оружие мы хватались в три раза чаще, чем за год до этого.
— Правильно. Это все потому, что жизнь стала жестче.
— Может быть, и так. Только я не стал жестче.
— И не надо. — Ребус задумался. — Давай будем считать, что возвращаться в группу тебе не обязательно. Дежурных в участке тоже не хватает.
Каллис покачал головой:
— Это не для меня, Джон. Бумажная работа на меня всегда тоску наводила.
— Ты мог бы вернуться к патрульной службе.
Каллис уставился куда-то в пространство, явно пропуская его слова мимо ушей.
— Что меня добивает, так это то, что я вот сижу здесь, борюсь с трясучкой, а эти подонки ходят на свободе, бряцают оружием и им это сходит с рук! Ну что же это за сволочная система, Джон! — Он опять повернулся к Ребусу, впился в него взглядом. — На кой мы вообще нужны, если не можем остановить то, что происходит?