С позиций современной медицины Мержеевский безусловно и решительно прав. «Перегородка, преграждающая вход во влагалище» — соединительная перепонка, покрытая с обеих сторон плоским многослойным эпителием, то есть просто каемочка или (реже) решеточка, которая заужает дырочку. Чувствительность ее объясняется большим количеством нервных окончаний. Никакой физиологической функции девственная плева не несет. В первые же дни жизни ребенка влагалище (как, кстати, и кишечник) заселяется специфической флорой, образующей кислую среду. Именно она служит защитой от инфекции (которая, если очень захочет, легко проникнет и через отверстие в гимене). Более того, у некоторых женщин от рождения может быть лишь часть плевы или не быть ее вовсе. Иногда девственная плева так податлива, что она не разрывается после многих сношений и даже при родах.
После дефлорации остаются так называемые гименальные сосочки (carunculae hymenales). Сшить их невозможно — они не срастаются (тут Авиценна ошибался). Даже сейчас, при помощи микрохирургии, под микроскопом, тончайшими биологически индифферентными нитями. Поэтому операция по «восстановлению девственности», так называемая гименопластика (это условный термин, научного нет — наука эту процедуру игнорирует), представляет собой заужение Бульварного кольца. Суженный вход создает трудности при имиссии (введении), а кровь течет из трещин, возникающих в чувствительной слизистой (или вообще откуда угодно — см. Аретино). Если операция выполнена тщательно, умелыми руками, с применением современных синтетических растворяющихся нитей, то даже опытный гинеколог не найдет никаких ее следов. Иннервация же полового члена не позволяет ни ощутить наличие именно девственной плевы, ни зафиксировать ее разрыв.
Из-за чего же весь этот сыр-бор в истории человечества? Если девственная плева не нужна природе (не нужна настолько, что не срастаются только обрывки гимена, в отличие от — даже! — рук и ног), то очевидно, что значение ее только культуральное. Девственность женщины нужна мужчине. Пошлый страх сравнения себя с предшественником отшлифовался за тысячелетия в целую идеологию, в которой некая мифическая «честь» выводится из низачем не нужной соединительной перепонки, покрытой многослойным эпителием. А ведь какой хруст раздается в веках от ее разрыва! Вспомните библейское требование доказательства девственности. Так вот, «если не найдется девства у отроковицы, то отроковицу пусть приведут к дому отца ее, и жители города ее побьют камнями до смерти». Если же «найдется» — мужа следует оштрафовать в пользу отца «за то, он пустил худую молву о девице Израильской, она же пусть останется его женою; и он не может развестись с нею во всю жизнь свою». Вероятно, наказание совместной жизнью того, «кто возьмет жену, и войдет к ней, и возненавидит ее, и будет возводить на нее порочные дела», должно одновременно служить наградой девице, сумевшей доказать свою непорочность.
Воображая себе толпы гостей, соседей и доброжелателей всех национальностей, ожидающих выноса кровавой простыни, невольно задаешься вопросом: а что, так-таки ни у кого из дефлораторов не случалось осечки? Мне удалось разыскать регламент поведения в этой ситуации только в свадебных обрядах восточных славян. Если новобрачный окажется импотентом, невеста говорит: «Мой муж не может — приведите дружку!», и дефлорацию производит дружка, именуемый «старшим боярином». Сравните трудность разрешения «мужской проблемы» с побиванием камнями и вековечным позором, покрывающим «согрешившую» до свадьбы.
Оппозиция «честь—бесчестье» в отношении девственности во многом повторяет отношение к супружеской верности. Знаменитая Лукреция, жена Луция Тарквиния Коллатина, будучи обесчещена сыном Тарквиния Гордого Секстом, заставила отца, Спурия Лукреция Трицинитана, и мужа поклясться, что они отомстят преступнику, и закололась. Шекспир так живописует переживания добродетельной римлянки: «Утраченное жизни ей дороже... ограблена Невинность беспощадно» и т.д. Известно замечание Пушкина по этому поводу: «Перечитывая «Лукрецию», довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что, если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? быть может, это охладило б его предприимчивость, и он со стыдом принужден был отступить? Лукреция не зарезалась бы, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новоржевском уезде». Думая в свою очередь о миллионах драм, закрученных вокруг девственности, о грандиозном бизнесе, развернувшемся вокруг нее, вообще о роли этого понятия для рода человеческого, я невольно упираюсь в пушкинское же наблюдение: «Стихотворец отдал свою трагедию на рассмотрение известному критику. В рукописи находился стих: