– Оба-на, какие сразу две звезды озарили наш небосклон! Давайте к нам, красавицы! Не-ечего нас щемиться, мы не кусаемся! Слышь, ты не хорохорься, пацан, я не с тобой, я с сёстрами твоими разговариваю! Ты чего, на драку, что ли, нарываешься? Я не знаю, откуда ты прибыл, может, там у вас так принято, а у нас тут принято быть вежливым, приглашают к столу – так морду не вороти!
«Началось…» - закатил глаза Дэвид.
«Быдло – оно, говорят, везде быдло, - мрачно подумал Винтари, - быдла только на Минбаре нет, в силу культурных особенностей…».
– А ну цыц, молодёжь! – вздёрнул подбородок господин Туйо, изо всех сил стараясь держать прямую осанку, - они со мной! Ну-ка расступись, мелкотня! Девка! Эй, девка, ты там оглохла, что ли? Прими заказ! Да смотри, доверху наливай, а то знаю я вас… Так, не спорить! Я угощаю!
Туйо не то чтоб уважали… Едва ли уважали, с чего бы. Скорее, подогретой алкоголем публике стало интересно посмотреть и послушать интересное представление, поэтому дебоширы прекратили домогаться до Дэвида и Адрианы, и заняли наблюдательную позицию.
«В конце концов, мы ж хотели скоротать время? Кто сказал, что это получится у нас легко и приятно… Подождём, пока этот завсегдатай дойдёт до желанной кондиции, а остальные отвлекутся от нас, и тихо выскользнем. Может, кстати, и здесь что интересное выловим…».
Разносчица бухнула на стол четыре огромные, с голову, кружки с какой-то мутной жидкостью, Винтари посмотрел на неё с затаённым страхом. «Да уж, не бревари из императорских погребов», - ехидно телепатировала Адриана.
– Что принюхиваешься? Не боись, не отравят! Я свидетель, каждый вечер тут заправляюсь! Давай, не мнись, как барышня, я в твои годы весь взвод перепивал, да ещё товарищей до казармы на себе пёр… Ну да нынешняя молодёжь, конечно, пить не умеет…
За соседим столом противно заржали.
В конце концов, ну просто нет и не может быть такого напитка, который бы валил центаврианина с одного бокала! Что бы это ни было за адское пойло, мерзкий вкус он как-нибудь переживёт, а остальное не важно…
– За Центавр, - пробормотал Винтари, опрокидывая в себя первый богатырский глоток. Сильно подозревая, что делать второй не вдруг-то захочется.
– Ну вот, другое дело… Вот теперь уважаю, вот теперь за знакомство!
– Оно точно, - хихикнула за соседним столом заметно пьяная девица, - гордись, парень, великую честь оказали!
– А ну цыц! Кто это там? Ишь, разострилась, острячка! Вы, мелочь, это, пейте, гуляйте, веселитесь – это верно, ваше время, куда уж мне, старику, за вами… Да не забывайте, кому всем обязаны! Да такими, как я, Центавр издревле держался!
По углам раздались издевательски-уважительные возгласы.
– А чего, не так? Оно конечно, эти вон, аристократы, мать их, полководцы, заглота б им в тёщи, думают, что ими… Ну пусть думают, мне что? А вот бы хоть один попробовал из своих крейсеров на передовую, в самое пекло выползти? Да что там – я уж не говорю, врукопашную с врагом схватиться, чтоб вот так, чтоб пасть его поганую клацающую перед самой мордой увидеть? Войны они выигрывают… Да чего они там выигрывают? Покойный император, чтоб ему на том свете на одном боку не лежалось, слыхали, каждую годовщину, плевать, чего: «Наши храбрые генералы… Наши бесстрашные воины, оплот отчизны…». «Мы победили, мы расширили границы…». Кто «мы»-то? Победу не генерал, победу солдат делает! Да где б они все были, если б не мы? Вышли б один на один в поле биться? Вот тогда б и носили свои медали… Оно правда, - он хихикнул в кружку, - Моллари наш против Г’Кара-то… пяти минут бы не простоял… Куда ему, с таким брюхом… Кто говорит – я, мол, в бою своими руками столько-то нарнов убил – в рожу брехуну харкайте! Врать тоже умеючи надо.
– А ты сам – скольких убил? – послышалось сзади.
– А я – не считал! Не до того там. Это эти вон… полководцы… счетоводы… те считают, у них других-то дел нет.
– Посадят тебя, дед, - беззлобно рассмеялась одна из девиц, может быть, та самая, что до этого хихикала, - довыступаешься.
– Кого посадят – меня посадят? Нее, не посадят. Не посмеют! Такими, как я, Центавр держится.
– И то верно, не посадят. Кому ты нужен – только и умеешь, что напиваться да на власть ругаться.
– Кто ругается – я ругаюсь? Нее, я не ругаюсь, я правду говорю! Где я сказал, что власть плохая? Какая надо, такая и есть! Что полудурки – так ничего, мы сами полудурки, вот полудурки нами и правят. И что без поклонения и почестей не могут – это тоже для полудурков нормально… Этот вон, Руффи, с собой сюда кучу столичных дружков притащил, генеральских и чиновничьих сыночков… Что они все здесь забыли? На грязь и убожество потянуло вдруг? А просто в почёте и обожании покупаться захотелось, там-то, в столице, их таких как грязи, особо не повыделываешься, а здесь вон, как повозбудились, заегозили, давай в друзья набиваться, мамаши засуетились, давай дочек подпихивать… Моя тоже суетилась, пока я на неё не прикрикнул…
Дэвид тем временем радовался тому, что, под прикрытием широкой фигуры Винтари, ему несколько раз удалось отлить пойла из своей кружки в соседние – в основном господину Туйо, но по разу и Адриане и Диусу. Диус ему, конечно, помнится, что-то пытался объяснять, из мудрёной науки изображать, что пьёшь, на самом деле не делая ни глотка, но толком он ничего не понял, видимо, потому, что Диус этого и сам не умел. Ну, кажется, за соседними столами никто его манипуляций не заметил, во всяком случае, виду не подал…
В обеденный зал с улицы ввалилась громко горланящая уже выпившая компания, уже сидящие очень удачно отвлеклись на них. «Понемногу начинаем выбираться, - телепатировала Адриана, - насиделись, хватит… Вон уже свежая толпа потенциальных ухажёров подвалила…».
Первым, воспользовавшись суматохой и толчеей – за соседний стол плюхнулось аж пятеро новоприбывших – из-за стола выскользнул Дэвид. Винтари нервно заозирался – отпускать его одного он боялся, но пытаться уйти тоже посреди очередной солдатской байки господина Туйо было как-то не с руки.
Господин Туйо, даром что пьян был уже до зелёных соплей, отход Дэвида заметил. Он неожиданно притянул Винтари к себе за шею, дыхнув на него ядрёным перегаром.
– А ить не сестра она тебе.
– Что?
– Не сестра. Эта, может, и сестра, а та, в платке – нет. Да не боись, не сдам. Нешто, ты думаешь, у меня глаз нет? От родителей небось сбежали, жениться запрещают? Я ж тебе не дитё пятилетнее, не вижу, что ли? Какие вы рабочие? Ты на ручонки-то свои посмотри, беленькие, мягонькие, как у девушки… Говоришь, опять же, не как рабочий… Эээ, ты не смотри, что сейчас я старый пьяница, был в твоих годах… Видел бы ты супружницу мою первую… Больше таких баб нет, да по-честному, и не надо. Кухаркой в нашей части была. Не так чтоб красавица, но было в ней что-то эдакое… Приятель мой один, как её увидел – так, голову свернув, шагнул да в колонну с размаху вписался. Но за такой бабой ухлёстывать-то опасно, потому как чуть не по её – двинет в бок так, хорошо, через неделю им снова пользоваться сможешь… А как пила – не каждому мужику такое по силам! Через то, правда, и померла. Лет пять я по ней горевал… Потом Сисиэлл встретил… Или она меня встретила, это как посмотреть. Сбежала она от меня. С каким-то эдаким вот столичным хлыщом сбежала. Ни слуху ни духу с тех самых пор, как в воду канула. А я всё развод не оформлял, всё ждал, что может, вернётся… пока меня Мерисья за рога не взяла – мол, ладно б, я тебя с живой-действующей женой делила, а то со сбежавшей… А если она там кого себе приблудит – мне что их, в пасынки брать? Правду сказать, Мерисья меня тогда шибко любила. Эх, куда всё девалось…
– Купите ей бусы, - вымолвила Адриана.
– Чего?
– Бусы. У вас же, вроде, к тому же круглая дата, со свадьбы? Купите ей бусы. Сходите куда-нибудь вместе, да хоть просто прогуляться. Ей будет приятно.
Туйо поскрёб щетину.
– Бусы, говоришь… Ну, это можно, побрякушки-то она всегда любила… Думаешь, оттает?
Решив, что на этой по-своему позитивной ноте господина Туйо можно уже и оставить, Винтари подхватил Адриану под локоть и устремился к выходу. По пути им ещё несколько раз настойчиво предложили подойти познакомиться, пришлось Адриане по-быстрому сообразить для них какую-то отвлекающую иллюзию. А последнего и отвлекать ничем не пришлось – налетевшего на него неопрятного юнца стошнило прямо на его новенький костюм, которым он, видимо, как раз был очень горд.