- Ах, мама, ты всегда знала, как меня поддержать, - медово улыбнулась Альсина; она не могла показать, как сильно ранили ее слова леди Звениславы; рядом были дочки, которые с радостью предвкушали поездку, а Карл ждал их внизу. Обстановка накалилась настолько, что леди Димитреску была готова сбежать без вещей, поскорее оказаться подальше от пышущей возмущением и негодованием матери, но чувство собственного достоинства, которое ее родители так часто использовали как мишень, не позволили Альсине дрогнуть перед леди Звениславой, безжалостной, холодной, словно зима.
- Напоминаю, что я в первую очередь всегда думала только о твоем благе, - когда леди Звенислава взмахнула рукой, варварски великолепный браслет из бриллиантов и рубинов рассыпал снопы искр, отражая свет гранями камней. - Если бы ты побольше прислушивалась к любящим тебя родителям, то давно устроила бы свою жизнь должным образом, а не уходила к мужчине, не имеющем представления о манерах. Я понимаю, ты уже далеко не девушка, но нельзя же так отчаиваться!
Альсина молчала; когда-то она еще пыталась убеждать, уговаривать мать, но со временем поняла, что это бесполезно. Для леди Звениславы Димитреску существовало только ее, истинно верное мнение; все остальные, включая ее собственную дочь, были не правы и совсем не разбирались в жизни.
- Отец не простит твой отъезд, - визгливо возвещала леди Звенислава, следуя за Альсиной, которая с чемоданом и дочерьми спускалась вниз по мраморной лестнице. Каблуки звонко били по полированному золотисто-кремовому мрамору, тяжесть чемодана оттягивала руку, а девочки прыгали по ступенькам, считая все игрой; Гейзенберг ждал их внизу и курил; в просторном холле сизый дым повис пеленой, как туман, и леди Звенислава принялась лихорадочно обмахиваться веером. Когда Кассандра, отпустив ладошку Бэлы, бросилась к Карлу, женщина совсем не аристократично кинулась за приемной внучкой.
- Довольно! Меня утомил этот фарс! Ты никуда не едешь с этим человеком, и девочки остаются! Это… это же просто смешно! Возмутительно! Немыслимо! Моя дочь, наследница семьи Димитреску - и с этим… этим…
- С этим со всех сторон охуенным мужиком, - закончил за нее Гейзенберг и расхохотался, держа на руках Кассандру; зажав в зубах тлеющую сигару и пыхтя, словно локомотив, клубами седого дыма, мужчина забрал чемодан из рук побледневшей под слоем пудры Альсины, - не задерживайся. Мы тебя на улице подождем.
- Не смейте распоряжаться в моем доме, - взвилась леди Звенислава, дрожа от негодования, - если вы соблазнили мою дочь с целью получить выгоду от нашей семьи, то ничего не выйдет! Милорд мне так и сказал: этот голодранец не получит и ломаного гроша, даже если…
- Отъебись, стрыга старая, - тихо попросил Гейзенберг, наклонившись к женщине; Звенислава Димитреску, не привыкшая к такому обращению, хапнула ртом воздух и резко замолчала, опешивше клацнув зубами. Карл внимательно посмотрел на нее поверх сползших на кончик носа очков и неприятно ухмыльнулся, вдохнул, крепко затягиваясь сигарой, пепел с которой осыпался на паркетный пол, блестящий ледяной гладью. Пользуясь временным затишьем, Альсина подхватила на руки Бэлу и Даниэлу и подошла к матери, которая стояла, будто оглушенная, осоловело хлопая ресницами. Чтобы поцеловать леди Звениславу, невысокую, элегантную, с узкими запястьями и тонкой шеей, Альсине пришлось нагнуться; от матери пахло перечной мятой, кипреем и розой, и этот аромат на мгновение вернул женщину в детство, заставляя ее вновь почувствовать себя маленькой и ни на что не годной.
Но Бэла обняла Альсину за шею, а Гейзенберг стоял и смотрел на нее так, что леди Димитреску начинала верить, что ей хватит сил раздвинуть горы голыми руками, поэтому она без сожаления переступила порог замка, ударив каблуком по каменным плитам крыльца, и вышла в прохладные, пахнущие лесом и дождем сумерки вслед за Гейзенбергом. Девочки махали приемной бабушке на прощание, Альсина шла вперед, не оборачиваясь; только перед тем, как сесть в машину, она посмотрела на стоящую в дверях мать и улыбнулась.
- Передай отцу, что я его люблю, - попросила Альсина; леди Звенислава поджала дрожащие губы и вскинула голову, похожая на королеву, которую возвели на эшафот.
- Если ты, как утверждаешь, любишь нас, своих родителей, которые всю жизнь пеклись о тебе и заботились, то никуда с девочками не поедешь.
- Я сейчас двигатель посажу, - сварливо напомнил сидящий на водительском сидении Гейзенберг, - поехали! Я хочу свалить отсюда до полуночи.
- А что будет в полночь? - спросила Даниэла, сидящая между Бэлой и Кассандрой; мужчина ухмыльнулся, поправляя зеркало заднего вида так, чтобы видеть сразу трех девочек.
- Ваша бабушка превратится в летучую мышь и отправится за нами в погоню. Поэтому мы поедем очень быстро, чтобы эта ведьма до нас не добралась.
- Не говори так о моей матери, - потребовала Альсина, занимая переднее пассажирское место; ее дочери, прижавшись друг к другу, азартно верещали, Гейзенберг курил и выдыхал половину дыма в салон, а леди Звенислава, будто не в силах поверить, что ее дочь все же уезжает, стояла в шелковой блузке на ветру, сжимая веер, пока ее муж наблюдал за покидающей территорию замка машиной из окна своего кабинета.
Альсина тогда плакала; тихо, чтобы не напугать дочек, искусав губы в кровь и пряча лицо в меховом воротнике пальто; Карл не лез с утешениями, позволил ей выплакаться и развлекал девочек, которые копошились на заднем сидении, как разыгравшиеся котята, только сунул леди Димитреску в руки плоскую фляжку с брэнди, которую Альсина осушила почти на половину. Леди Димитреску никогда не использовала алкоголь как лекарство от переживаний, но, уезжая все дальше и дальше от деспотичной матери и жесткого отца, она пила крупными глотками, как мужчина, то ли празднуя свое освобождения, то ли поминая связь с семьей, которую сама же и оборвала.
Со временем становилось легче; находясь вдали от родителей, Альсина, в собственной семье, в доме, где она была хозяйкой, леди Димитреску ощутила себя живой и цельной; как будто хрустальная статуя, недавно разбитая, а теперь - заботливо восстановленная по каждому осколку. У них с Гейзенбергом было все: и ссоры, и недопонимания, и посуда, которую Альсина со смаком швыряла в стену, однако Карла устраивало, как она выглядит, как одевается и как ходит; недостатки были у обоих, но с ними примирились, научились принимать такими, какие они есть, не забывая о достоинствах. У бесцеремонного, беспардонного Гейзенберга получилось разглядеть в Альсине нечто особенное; у ее родителей - нет.
Мать с отцом не старались поддерживать связь с мятежной Альсиной, хотя она исправно писала им и звонила несколько раз в неделю; лорд Димитреску постоянно сказывался слишком занятым, чтобы уделить несколько минут дочери, а леди Звенислава общалась с Альсиной сухо и неохотно, хотя для Кассандры, Бэлы и Даниэлы по-прежнему была доброй, любящей бабушкой. О подарках для девочек леди Звенислава никогда не забывала, финансово поддерживала скорее их, чем дочь и зятя, но Альсине этого было достаточно. Биться за признание родителей ей больше не хотелось.
Такое параллельное друг другу существование продлилось до самой кончины лорда Димитреску; Даниэла, Бэла и Кассандра тогда уже ходили в старшую школу, когда леди Звенислава позвонила, но не самой Альсине, а в приемную офиса Карла, чтобы сообщить о смерти его тестя. Альсина тогда почувствовала странную пустоту в груди, как будто ее сердце высохло; осознать смерть отца, которого она помнила высоким, здоровым, преисполненным силы и уверенности, было непросто, особенно из-за того, что в последние годы они не виделись. Казалось, что лорд Димитреску просто вновь заперся в своем кабинете, поднялся в любимую башню, чтобы посидеть там с бокалом виски, шоколадными конфетами и засахаренными грушами, которые ему были всячески противопоказаны в виду слабого желудка. Отец, так кичившийся своим происхождением от рыцаря, последнего охотника на чудовищ в Румынии, человек, которого собственная жена звала милордом, лорд Димитреску, как-то заявивший Альсине, что на сына она походит больше, чем на дочь, навсегда оставил их, а она даже не смогла прийти на похороны.
Когда леди Звенислава позвонила, со дня смерти ее мужа прошло почти девять дней.