В ряды законников хотел вступить и мой однокамерник Вася припотел, но Белка сердито цыкнул на него и тот смущенно умолк.
Осмелюсь дать такое историческое сравнение. Воров в законе 30–40 годов прошлого века можно смело в большой степени называть "викингами", и вот по какой причине: скандинавский юноша, решивший оставить родной дом, объявлял, что уходит в дружину, которая называлась "вик". Тем самым он навсегда покидал свою семью и его оплакивали как мертвого. Вор тоже порывал со своей семьей. И викинг, и вор искали добычу, часто брали ее с боем. Тот и другой были скитальцами. Викинг мечтал умереть с мечем в руке. Вор давал клятву, что умрет от ножа и тоже не боялся смерти.
21 июня 1949 года. 20 часов 26 минут по местному времени.
Тюрьма города Читы.
В тюрьме раздавали ужин.
— Баланда! — выкрикивал за дверью баландер. Зэки, как воробьи, увидевшие хлебные крошки, с мисками спешили за своей порцией на раздачу к кормушке.
"Баланда, баланда, баланда
— тюремная отрада!
Баланда, мне лучшего не надо —
Ты чудо из чудес, ты наш деликатес, баланда!"
Эта старая песенка, сложенная больше десяти лет назад в ГУЛаге настойчиво засела у меня в голове, и вспоминалась, когда наступало время завтрака или ужина и баландер начинал раздачу шлюмки в кормушки камер.
— От баланды кровь густеет, а х… толстеет! — произносил обычно Котька Ростов старую тюремную поговорку и посылал одного из бытовиков или политиков к раздатчику жидкого варева.
А после раздачи еды в камеру к нам привели еще одного очередного пассажира. При свете тусклого солнца зэка[161] я со своей шконки быстрее других рассмотрел новичка, топтавшегося возле дверей камеры.
— А это что за хмырь болотный[162]? — буркнул Котька Ростов, развались на соседних нарах, тоже с интересом присматриваясь к новоприбывшему.
— Фрей небитый[163], - протянул я, мигом узнав знакомую мне бульдожью рожу Жобина. Вот где встретиться довелось!
Я свесил голову с нар и быстро шепнул Васе:
— Ну-ка, Вася, приколи его на масть и тащи сюда: у этого бобра есть чем поживиться! Этого Сидор-Поликарповича[164] я знаю. Встречались мы. Он у меня на зарубке[165]!
— Мигом организуем примочку, Фокусник, — Вася припотел устремился к входу, где нерешительно стоял, переминаясь с ноги на ногу Жобин.
— Кого я вижу! Это же сам Фан-Фаныч к нам пожаловал! — радостно объявил Вася припотел, изображая на лице лучащееся радушие.
— Меня зовут не Фан-Фаныч, — возразил Жобин, совершенно не поняв тюремного жаргона, чем подтвердил, что он первоход. — Я — Илларион Трофимович!
Вошел, даже не поздоровался, жлоб некультурный! Но Вася даже не замечал этого:
— Что вы говорите, милейший! Неужели Илларион Трофимович?
— Да. А что в этом особенного?
— У меня был один знакомый по имени Илларион Трофимович, но тот был авиационный конструктор! Вы случайно не его родственник? — нес пургу Вася.
— Нет. Не знаю о ком вы говорите! — ответил Жобин. — Таких родственников я не имею. Лучше покажите мое место, куда мне можно сложить свои вещи.
— О! — Вася закатил глаза. Метла у него была хорошо подвешена. — Это не так просто! У нас тут в хате арестанты все разные. Есть воры, есть бандиты, есть хулиганы. И политики тоже есть! Вот я — вор!
162
Хмырь болотный или зеленый (простонародное, грубо-пренебрежительное) — невзрачный, жалкий, странный, неприятный человек.
164
Сидор-Поликарпович, Баклажан-Помидорович, Асфальт-Тротуарович, Фан-Фаныч (жаргон) — презрительные клички в ИТЛ у фраеров.