– Я пойду с тобой, – сказал я, взяв его под руку.
– Вздор, Банни!
– Почему это вздор? Я знаю каждый угол, и раз дом сменил владельца, у меня нет никаких угрызений совести. Кроме того, я уже пересек черту: единожды вор остается вором! И неважно, пенни или фунт!
Кровь бурлила у меня в венах. Но старый друг по какой-то причине не оценил моего энтузиазма. Мы пересекли Регент-стрит в полной тишине. Мне пришлось держать его за рукав, чтобы он не сбросил мою руку.
– Я действительно думаю, что тебе лучше не ходить со мной, – сказал Раффлс, когда мы достигли другой стороны улицы. – На этот раз ты мне не нужен.
– Но я полагал, что был довольно полезен до сих пор.
– Возможно, Банни, но я не хочу брать тебя с собой сегодня.
– Но я знаю это место, а ты нет! Вот что, я пойду с тобой и покажу, где находятся ценности, и мне даже не нужна доля.
Он часто дразнил меня так и добивался моего участия. Я хотел увидеть, как он уступит, но Раффлс лишь смеялся, тогда как я в таких ситуациях совершенно терял голову.
– Кролик! – он усмехнулся. – У тебя будет твоя доля, независимо от того, пойдешь ли ты со мной или нет. Но если говорить серьезно, разве ты не предполагаешь, что, оказавшись там, можешь вспомнить о девушке?
– Какой в этом прок? – застонал я. – Ты же согласился со мной, что мне нужно разорвать с ней отношения. Прежде чем поделиться с тобой своей печалью, я уже написал ей в воскресенье и сообщил о расторжении помолвки. Уже среда и я не получил от нее ни строчки. Это ожидание сводит меня с ума.
– Ты написал в Пэлес-Гарденс?
– Нет, я отправил письмо в дом к ее тете. В любом случае, у нее было достаточно времени, чтобы написать ответ, где бы она ни находилась.
Мы добрались до Олбани и остановились у галереи Пиккадили, наши сигары мерцали красными огоньками.
– Не хочешь проверить, пришел ли ответ? – спросил Раффлс.
– Нет. Какой от этого прок? Я простился с ней, и ничего уже не исправить. Уже слишком поздно, я отпустил ее, и я пойду с тобой!
Рука, которая подала самый удивительный мяч в Англии, опустилась на мое плечо с удивительной быстротой.
– Хорошо, Банни! Решено! Но в случае неудачи не надейся на меня. Между тем у нас все еще горят сигары, и они заслуживают того, чтобы их неторопливо докурить, а затем мы выпьем крепкий чай – такой, который оценят только люди нашей профессии. А через какое-то время мы пойдем туда, Банни, старина, и я честно признаюсь, что очень рад, что ты пойдешь со мной.
У меня осталось яркое воспоминание о времени, которое мы провели в гостиной. Впервые я знал так много о том, что нам предстояло увидеть. Я все время следил за часами, изредка посматривая на шкаф для графинов с вином, который Раффлс безжалостно отказался открыть. Он заметил, что это ожидание было похоже на то состояние, которое охватывало его перед каждой игрой. Я мало понимал правила игры, в которой он был мастером мирового уровня, и все, что я мог – это вздыхать, думая о предстоящем испытании. С другой стороны, я был в порядке, когда мы добрались до метафорической калитки, но половина неожиданностей, которые возникли у меня с Раффлсом, несомненно, подорвали мою уверенность.
Вскоре я уже жалел о том, что согласился участвовать в этом деле. И дело было не только в том, что меня одолевало отвращение при мысли о проникновении в дом, которое с каждой минутой только возрастало, но и в том, что мой вечерний энтузиазм почти испарился.
Отвращение захлестнуло меня вместе с чувством, что мы слишком скоропостижно решили приступить к чему-то настолько важному. Когда я признался в своих сомнениях Раффлсу – и я любил его в такие моменты больше всего, – он лишь спокойно подтвердил, что подобные чувства довольно естественны. Он заверил меня, что уже несколько месяцев держит в уме драгоценности леди Лохмабен. Он еще в первые ночи, когда его посетила эта мысль, решил, что из них стоит взять, а что оставить. Все, чего ему не хватало для полной картины, – это топографические подробности, которыми я поделился с ним. Он поведал мне, что в его списке было множество похожих домов, но полноты картины у него не было. Я узнал, что на Бонд-стрит у Раффлса есть доверенный сообщник-ювелир, и он узнал еще больше от него о доме. И, наконец, сегодня ночь среды, когда усталый законодатель рано ложится спать.
Как бы я хотел, чтобы весь мир видел и слышал его в тот момент, как бы я хотел, чтобы вы почувствовали запах дыма его любимых «Салливан», когда он, покуривая сигару, начал раскрывать мне секреты своей незаконной профессии! Увидев или услышав его, вы бы никогда не догадались, чем он занимается. Прожив в этом мире много лет, я никогда не встречал воров, похожих на Раффлса. Его речь очень редко была испорчена ругательством и никогда на моей памяти – бранным словом. Он всегда выглядел как человек, который приглашен на званый вечер и одет подобающе, а не как тот, кто уже давно отужинал. Его вьющиеся волосы, хотя и довольно длинные, никогда не были неопрятны. Это были дни, когда они все еще были черны как смоль, а на его гладком лице не было и следа морщин. Его комната тогда была дорого меблирована, ее отличал непревзойденный вкус в интерьере и легкий беспорядок, резные дубовые книжный шкаф, комод, шифоньер и работы Уотса и Россети на стенах украшали ее.