Только накануне Руслана поздравляли с днём рождения: 43 года.
Такая вот судьба. По словам самого Руслана, вытащил его обратно в авиацию после 20–летнего перерыва не кто иной как я. Свел их с нынешними пилотами тоже я. они вывозили его на Цессне и выпускали самостоятельно. И вот Руслана больше нет. Форум скорбит.
Налет у него был всего 1500 часов, и после такого перерыва он быстро стал инструктором. Возможно, роковую роль сыграла эта пресловутая первая тысяча самостоятельного налета, эйфория.
В тот же день упали ещё два вертолёта: в Татарстане погиб пилот Белл-407, в Карелии авария Агусты, 4 человека покалечились. Ну, и там, и там резкое ухудшение погоды. Может, и в Калуге тоже?
Я весь день ходил сам не свой. Как же так! Жалко парня, такой умница, такой энергичный, пробивной, такой живой и общественный был человек. Что же произошло?
Читаю дальше Тарковского. Плачу. Господи, да почему же мы мимо‑то проходим? Вот он, Писатель, настоящий, от Бога! Плачу от читательского наслаждения, оттого, что пронзает насквозь… и от писательской зависти: Господи, ну почему Ты меня‑то обошел? Тарковский настолько выше, что мне просто стыдно за свою плоскую беллетристику. Плоскую!
Вот талант, по крайней мере, равный Шукшину. И – абсолютно сам по себе. От Бога. И молод же ещё. На пятнадцать лет меня моложе.
Эх, было бы мне сейчас те самые пятьдесят три, когда зажигалку с пола зубами поднимал и жизнь бушевала… А сейчас – только в расход. И бабы уже не надо.
Ну вот, читаю рассказ про запойного пьяницу. А как написано! Волшебство слова. Причем, слово‑то это – простое, разговорное. Но каков глаз Художника…
Эх, Вася, ничего‑то ты толком в этой жизни не умел, все по верхам. Как тебя только Господь в полетах берег. А туда же.
Нет, брат, настоящее – оно и есть настоящее; тебе не достичь.
Труженик, и пишет о Труде. Но пишет о труде, понятном каждому. А ты пишешь о летной работе; это так, экзотика, горчичка к жизни.
И снова, и снова Тарковский. Какой честный писатель. Да против него, и против его героев, простых, диковатых, примитивных таежников, – эта сраная десятимиллионная Москва, с её урбанистической, педерастической, потребительской культурой, с её политикой, эпатажем и пустотой слов, – просто ничто. Гадостная, гадючья язва, полная червей.
А ведь я в свое время пролетал – и над той Москвой, и над тем Туруханским районом. Но почему‑то мне очень близки туруханские охотники. И всеми фибрами ненавижу эту столичную гомосексуальную креативную и бесплодную срань.
Вот она – Русь, настоящая, живая, глубокая, енисейская Русь. А столица её, Руси этой, – мерзостное гнездо разврата и гнили.
Читаю дальше. И так плачу, как давно не плакал, – чистыми слезами; плачу от чистоты этих рассказов, от их простой житейской честности, чуждой всем этим горожанам, но такой естественной у нас по Енисею.
Ну, Мастер! Пишет о той жизни, какою сам живёт. И ведь это цивилизованное, выросшее на попкорне поколение вряд ли поймет его боль и его честность. Без жоп, сисек и убийств, без иронии и без дефективы, без подлости человеческой, без утонченных страстей… Низменная, нестерильная жизнь, с примитивной дыркой в нужнике, – а то и вообще без оного!
Тарковский очень близок мне. Я ведь пишу о том же самом. Да вот цитата:
«И росла в нем безотчётная гордость за свою жизнь, за это нескончаемое чередование тяжкого и чудного, за ощущение правоты, которое даётся лишь тем, кто погружен в самую сердцевину бытия».
Да, именно правоты. Я это все именно так и чувствовал, летая.
Обидно только, что основная масса читателей в нашей стране роится именно в двух столицах.
Но автор должен утешаться простой мыслью. Неважно, что мимо выстраданной и кровью сердца написанной твоей книги пройдут миллионы равнодушного столичного планктона, – важнее, что её прочитают и слезой умоются сотни твоих провинциальных единомышленников. А для миллионов планктона – и для армии мусорщиков – свои одноразовые нетленки тоннами гонят с конвейера донцовы и резепкины. Да и в столицах наших все‑таки есть же ещё и нормальные труженики, у которых душа способна войти в резонанс с чистой мыслью честного, скромного писателя.
Вот ведь как старость подкралась. Я все надеялся, что, уйдя с летной работы на землю, раскачаюсь, разработаюсь и восстановлюсь. Ага. А оно оказалось, в 58 лет уже вполне наступила физическая, суставная, мышечная старость. И все мое биение вокруг физической нагрузки было только борьбой с неумолимой старостью. Не восстановилось, а только стало хуже. И так оно тянулось десять лет. А теперь я вполне отдаю себе отчет в том, что я дед, старик. И все мои мечты обернулись одной мольбой: Господи, дай ещё немного здоровья – и больше мне ничего не надо.