И мать одного из убитых этим выродком парней говорит: ну что ж, человек потерялся в жизненной ситуации… не надо судить его так уж строго… Мать, потерявшая ребенка!
Пиzdец просвещенной толерантной Европе. Нам, русским, её не понять.
Я вот думаю: моему поколению, приученному родителями к самостоятельному выживанию в условиях, далёких от городских, эти навыки пригодились в полной мере. Детям нашим уже нет и смысла учиться белить, клеить обои или класть кирпич, да и копать землю тож. Им проще нанять человека. А внукам даже знать об этом не стоит: им предстоит жить в цивилизованном городе, где давно уже существует устойчивое разделение труда.
Юльку Оксана учит только вкусно готовить. Делать варенья–соленья внучке тоже уже не придется: она их купит. Да и какая польза от тех солений, когда магазины ломятся от любых продуктов. И шить учиться нет смысла. И стирать тоже. И посуду мыть.
Единственно, надо получить такую профессию, которая даст материальный достаток, остальное приложится.
Мы спросили у детей, куда они тратят деньги. Дык… на жильё, на бензин, на техобслуживание, на стоянку; на салоны, парикмахерские, косметику; на хорошую, практичную одежду; на танцы и костюмы к ним; на репетитора, на подготовительные курсы, на интернет, на видеодиски, на книги; ну, на хорошее питание у них тысяч 20 в месяц уходит. По мелочам много растекается, но безболезненно. Хватает.
Ради всего этого они пашут на трех работах с утра до вечера. И считают такую жизнь нормальной.
Тут «Аэрофлот» вышел на Минтранс с просьбой уменьшить отпуска пилотам, а то, видите ли, у наших пилотов самый большой отпуск в мире: 70 дней. Мол, нерационально столько времени отдыхать, да ещё при острой нехватке летного персонала.
Через год они предложат увеличить саннорму до 100/1000 часов.
«Мы же вам платим во–от такие бабки!»
Идут разговоры о повышении пенсионного возраста.
То есть: прослеживается тенденция к интенсификации труда российского народа.
И лет через десять моя так называемая каторга советских лет покажется раем.
Так что нечего приучать детей к совершенно не нужному, только отнимающему драгоценное время физическому труду, как и к полезным в деревне хозяйственным навыкам.
А нам с Надей это таки пригодилось.
Скачал на рабочий стол фотографию байкальского льда. Прочитал ещё раз концовку «Страха полета». Если вот это – не настоящее, то уж и не знаю…
Нет, Вася! Это‑то как раз и есть настоящее. Время рассудит.
Что – если сам Тарасов признает тебя пейсателем, то можно и умирать спокойно?
Да пошли они все… литераторы. Я – сам Ершов.
Тарасов написал пару–тройку книг: о Паскале (ЖЗЛ), о Хомякове, о Тютчеве. И все: он уже известный профессиональный писатель. И уже учит других писательскому мастерству, возглавляет Литинститут, где учат на писателя. Авторитет. Среди таких же как он.
А Ершов – дилетант.
Вчера вечером смотрели хороший фильм с участием покойного Михаила Евдокимова: ну, как он бочку со спиртом в реке выудил… Забыл название… а… «Не валяй дурака», кажется. И так стало жалко мужика: ну зачем он полез в эту гнилую политику? Страна не заметила потери ординарного чиновника; народ потерял любимого Артиста.
Залез тут под днище новой машины и поразился: как же там все подогнано, как плоски, обтекаемы поверхности, как не пожалето корейцами сил и средств на надежные кронштейны с амортизаторами крепления труб выпуска и глушителей, как все изолировано и спрятано от случайного повреждения… да. Сравнивать выпуклости и углы «семерки» просто некорректно – не тот век. А железо‑то на КИА тоньше жести. Советское же автотворчество отличалось толщиной брони, которой не страшны никакие повреждения, ну и, естественно, лишним весом. Расея верна себе: силушка богатырская не предполагает ни хитрости, ни элементарного ума.
Часто сижу у компьютера и мучаюсь отсутствием информации. Казалось бы – вот он перед тобой, весь интернет. А я как‑то не могу там рыться. Ну неинтересно мне. А информацию ищу сугубо специфическую, связанную с авиацией или литературой. Это означает, что интерес к жизни у меня вполне сохранился, он избирателен, а значит, я ещё не закостенел.
Вот снова открыл отзывы двухлетней давности на «Страх полета». Теперь на нападки отдельных зоилов смотрю с улыбкой: жизнь подтвердила многие мои взгляды на нынешнюю авиацию и опровергла нападки критиков. А благодарностей стало ещё больше.
Менее болезненно я стал реагировать и на упреки в малохудожественности. Сколько людей, столько и мнений. Большинство признает повесть художественным произведением, очень многие – высокохудожественным.