Главное, повесть выдержала испытание временем, она не затерялась, она – явление. Я это чувствую интуитивно.
Собственно, все, чего мне хотелось бы, это получить критику профессиональных литераторов. Из‑за этого я и влез в шоу с премией.
В Пакистане разбился Боинг-737 при заходе на посадку в грозу. Скорее всего, сдвиг ветра, подсосало; упал до полосы. Как всегда, нашлись «очевидцы»: в грозу, в ливень увидели, «что он загорелся ещё в воздухе»; журналюги тут же подхватили: мол, пилот доложил, что у него горит топливный бак.
Фигня. Нечего было лезть.
Обычные дачные заботы. Но ведь сколько ещё на земле людей, которые в эти мелочи не вникают, а озабочены тем, где раздобыть дозу, либо как бы просто нажраться, или там как подставить подножку ближнему.
Бог с ними; кто чем озабочен, тот пусть этим и занимается. Мне эти мои заботы придают смысл существования в старости. После меня эту дачу – да хоть под бульдозер. Но все эти мелочи создают атмосферу творчества, созидания, пусть и на туалетном уровне.
Все на земле создано умом и руками человека–творца… и все это прожирается и просирается человеком–потребителем. И как‑то так стало в мире, что этот никчемный потребитель, в капризности своей, диктует миру, как жить. Элои заправляют миром, а морлоки вынуждены направлять свое творчество в угоду и на потребу.
Но ты же возил людей, а потом и сам пользовался плодами их творчества. Почему же тогда ты считаешь их элоями?
Да простой пример. Выучился ребенок в школе, потом в институте, нашел место в конторе или там в магазине, мебель продает. Смысл его жизни в том, чтобы забежать вперёд покупателя, привлечь его внимание к вещи, произведенной кем‑то, и впарить её ему. Потом часами сидеть в ожидании следующего покупателя, между делом листая интернет. Прям рыбалка.
И таких рыбаков – бессчётное количество. Получив свою долю прибыли, рыбак идёт на шопинг, и тут уже перед ним забегают и впаривают. А он пальцы гнёт, капризничает. И уже тот, другой продавец анализирует капризы и информирует старшего продавца, тот – ещё более старшего, а тот – руководителя фирмы. Идут запросы, предложения, вал информации, анализ, концепция – и наконец морлоку даётся команда: сделай так и так. И этим вот коловерчением занимаются миллиарды.
Тоже своего рода творчество. Но мне, пилоту и писателю, этого не понять. Я привык создавать: полет ли, или там книгу, или сидушку на унитаз, – вещи, которые элой может прочувствовать, пощупать, которыми он, возможно, восхитится и от этого сам постарается стать чуточку лучше, а может, и сам попробует. Нагнуть элоя к реальной творческой жизни.
Я всегда мерил людей по их потенциальной способности выжить в любом катаклизме. На необитаемом острове, когда придется отдать себе отчет в том, что прежняя их деятельность теперь – ничто.
Так вот: миллиарды элоев–горожан – не выживут. А я выживу. Выживет Тарковский. Выживет оленевод, чукча, крестьянин. А весь компьютерный мир погибнет.
Нам описывают ужасы космических катаклизмов, падение кометы, атомная война… Да запусти в международную интернетовскую сеть серьезный вирус – и мир встанет.
Но правит миром каприз богатого дурака. А править ведь должен созидатель. Так было при СССР. Коммунисты, при всех их недостатках, все‑таки были, по сути, созидатели. Да, ширпотреб был не на том изысканно–капризном уровне удобств. Но всем необходимым страна себя обеспечивала. А нутро народа было благороднее.
Сейчас, наевшись удобствами Запада, начинаешь видеть, что за ними – тупик.
Я пытаюсь проанализировать направление моего мышления за период крайних тридцати лет. И получается интересная картина.
В конце семидесятых я начал осознавать, что наше общество болеет. О том, что общественный строй, отказавшись от диктатуры, почил на лаврах и зашёл в тупик, я ещё не подозревал. Просто давила ложь жизни.
Перестройку поначалу воспринял как благо, как свежую струю, как путь к улучшению. Потом гласность открыла глаза на наши язвы. Я в ужасе отшатнулся и повернулся лицом к капитализму, к рынку, к естественному ходу вещей.
Но надежды на то, что общество само как‑то образуется в рыночных условиях, не оправдались. Страна увязла в беспределе и резко затормозилась в развитии. И мы стали жить, упиваясь вещами и помоями Запада. Мы наелись западными продуктами. Но при этом стало понятно, что игры в политику по западному образцу только сильнее погружают народ в грязь и страх. Возжелалось перемен.
Молодые, начитавшись про ужасы посткоммунизьма, мечтают все изменить, не понимая того, что «все» – это только результат двадцатилетнего периода, случайно совпавшего с продолжительностью их коротенькой жизни, вывих страны, споткнувшейся на тысячелетнем пути.