Девушка странно улыбалась, глядя на спящего брата, ее наполняла нежность, чуждая ей во свете дня. Лилия улыбалась, но вдруг лицо испила скорбь сквозь:
- Гляди, какой хороший… А у меня таких не может быть.
- Проклятье лишь на вас, - не понимал Цетон.
- А безумье нет, я уже отравлена людьми… - покачала головой Розалинда, глаза ее светились нездешним сизым блеском, Цетон не мог понять ее боли, не мог избавить от нее ни льдом, ни пламенем. И он осознавал свое бессилие пред ней.
- Скажи, ведь мой отец тоже… Отравлен Вороном? - задумчиво улыбалась Цетону Розалинда.
Цетон молчал, девушка продолжала:
- Ты все скрываешь от меня, но, кажется, я знаю, что Ворон - это она, его любовница, я все поняла, когда ты сказал Бонни и Клайд, лживая история об эгоистической любви. Ты бы хотел такого будущего? Вдвоем власть над всем миром с эгоизмом на двоих и ненавистью к миру и живым? Ненависть… Я не могла ее ощущать, и все же… Где Ответ? Может, солнца это и есть ответ? Когда каждый помогает другому… А путь еще долго через скорлупки этого лица, все новая и новая кожа, плотно для косметики перед зеркалом, страх и загнанность от боли, все не я, все где-то я за спиной, себя не видя… Еще идти… Не слушай, весь сок моих мыслей…
- Доброта и понятие о добродетелях зависит только от общества, в котором вы живете.
- Пусть так, а есть и вечное. Но ты-то только психологию и знаешь?
- Я лишь слуга.
- А все же, кто-то, я слышала недавно… Как бы не Бехтерева… Все изучала мозг, все его извилины и сцепления и поняла, что мысли вовсе не в нем, как будто он только расшифровывает на человеческий язык. Вот так поэт и ждет, когда заговорят через него слова.
- Вы путаете прозу жизни и вымысел художеств…
- Все Вороны готовятся к войне? Зачем их столько здесь сейчас? Что произошло?
“Если бы не Григорий! Но теперь у меня нет выбора, она полна надежды за других…”
Цетон отвернулся, не желая видеть и слушать госпожу, пожелав лишь спокойных сновидений. Но Розалинда еще долго глядела на брата, вспоминала сестру, которая едва не поплатилась жизнью за спасением родной. Как же так? И как их можно ненавидеть?
- Вы были правы, скоро нам предстоит борьба с ней, паучихой, - поведал наутро правду Цетон, как всегда с легкостью безупречно накрыв стол, укутав его белоснежной скатертью, на которую Матвей, кажется, специально, посадил уже несколько пятен.
- Могли бы и в ресторан спуститься… - пробормотала Розалинда, но ее уже не тревожили такие мелочи: - Мы должны отвести его к матери.
- Не успеем, под окнами нас ждут шпионы паучихи, посмотрите, только осторожно, кажется, нас ждут еще и снайперы.
- И после этого ты спокойно накрыл завтрак? - безразлично отозвалась Розалинда.
На фонарях нависли острием сосульки, как лезвия в истерзанной тиши, звенящей где-то там, в лесу, где металл бьет о металл. И говорить словами или говорить сквозь слово, покровы падали, все обнажая ночь, прокисшей жижей вездесуще без основы, чужие сказки уходили прочь.
- Отдай мой револьвер, не знаю, как ты пронес его на самолет, но ты же ворон, он у тебя, теперь пора отдать.
- Сейчас, вот только… Матвей, не подходите к окнам.
- А я хочу!
- Так там опасно…
- Опасно ему знать, сейчас нам от погони надо бы уйти…- поспешно говорил Цетон, зачем-то собирая вещи, а под окнами действительно скапливались странной бандой люди в черных куртках и вязаных шапках, как будто типичные бандиты. Знали ли они, кто их шеф?
- Может, вызвать полицию? - тревожно глядела в шелку штор Розалинда, волевым движением удерживая Матвея за плечи, мальчик начал ощущать опасность вокруг, Розалинда боялась за него больше, чем за себя. Ведь ни он, ни Алина не предавали ее, а остальные… Да что уже об этом, поздно, страшно, бесполезно… Как испитая насквозь вечным куполом в руке вдоль дорог сочилась ночь - быть войне, утро в предрассветный день закурилось торжеством - новая тень.
- Пойдемте на чердак, двое нас ждут возле двери, еще двое на крыше, остальные рассредоточены по лестнице.
- Кто их цель?
- Госпожа, конечно, вы.
- Почему все хотят меня убить? Вчера ночью… Ты ведь говорил с таким же вороном? Он тоже?
- Нет, он в вас не заинтересован, а вот…
- Любовница отца? Чего она боится? Да… И за что только наша семья так привлекает Воронов? Неужели из-за меня? - недовольно ожесточенно прошептала Розалинда, вцепившись в плечи Матвея так, что он поморщился: “Я никому тебя не отдам, не позволю причинить тебе вреда, ты будешь счастлив, ты должен быть, потому что я уже тупик. Ведь должен же остаться кто-то… без отчаяния!”
- Скорее госпожа, иначе сейчас они ворвутся в дверь, берите чемодан, а я беру вас и Матвея, но погодите…
Ворон стремительной стрелой разрезанного четвертинками пространства распахнул вдруг дверь и молнией негневной лески казнил двух первых, перерезав шеи. Кровь тоже ведь пожар, хотя все вне, внутри, когда сжигает души… Кровь не отмыть, когда запрет нарушен.
На крыше, отлетали все дальше, но их заметили, кажется, стреляли в Цетона, он не замечал, вцепившись в госпожу, он все играл в героя. Розалинда даже не пыталась пригнуться, она закрывала собой Матвея, который настолько испугался и был поражен полетом, что не мог и расплакаться даже. Предельный свет забрезжил наверху, как потолок сквозь ненаполненность сосулек, где отражение, как сфинкс в воде, плывет по небу перевернутым сатурнвым кругом.
А они все бежали, но, кажется, было поздно, сомнения покинули Цетона, теперь он пожалел, что Ворон, что палач, но поздно…
- Даем бой, их здесь не меньше полусотни с разных улиц, все перекрыли… Нам не убежать…
- Они лишь пешки, где королева? - дихотомией снов молчал голос Розалинды.
Смерть подстегивала ее безразличие, она не понимала, почему, если нет причин жить, никто не хочет отказаться от жизни, а все так дорожат тем, что на земле, здесь и теперь, и так жалеют оставить среди жестокости себе потомков, продолжение, и все же… Матвей смотрел испуганно и ледяные руки впивались в ее шею, он не знал, за что схватиться, чего искать, куда бежать. Он просто хотел жить, а, значит, стоило бороться за него.
Цетон приказал спрятаться за выступом стены, бандиты загнали на железнодорожные пути, скользкие и невидимые под снегом, ноги вязли, эта вязкость являлась даже в кошмарах, шла помимо ног, как будто это жизнь и вместо мыслей - прокисший снег без нужных живых слов. И только бытие - предельная любовь… Да и любовь – предельность бытия.
А снова вдруг убил, и рынок все молол, на рынке поторгуют даже смертью, это выгодно и ловкою. Только Ворон смеялся, упиваясь иллюзиями, он не пытался даже освободить хотя бы четверть своей силы, а белый-белый снег все обагрялся, расползались нитки шапок, словно угри, всегда куда-то плывущие по рекам вдоль неумытых рыб, внимавших суету тех, кто живет, а кто-то лежал на дне, уж не внимал…
Так надонных и убивал, не понимавших, что они есть, не бывших никогда. Они лишь только тени, где куском мяса плоть и тело, а каракулей душа, когда и как, и где-то… В детском доме, а, может, пьяной мать ударила в лицо, а может просто осудили без побега, был человек, а вышел - все не то… И враг остается врагом, иначе невозможно убивать, вокруг ведь люди, но они забыли, когда один протянет слабый луч, другие оторвут на сотни половинок, ведь звезды черные умеют только есть, а быть и развиваться - никогда, в бездонную дыру слова летели врозь, что говорить без мыслей и следа. И каждый корень на кладбище, для жизни поглощает трупы, прорастая сквозь крышки и тела… Вот леска - новый крик, казалось, что симфония настала, Цетон просил не видеть, а она смотрела и смеялась… Странно как-то… Приходил отец, столь грустный и застенчиво виновный, решавший говорить, когда молчала мать, а вот теперь он враг из-за вороны, какой-то падальщицы, как смешно звереть. Возможно, опьяненье не продлится дольше ее смерти, контракт расторгнут, смерть для врага, а что ему тогда? А никуда, чужие песни вновь искать, им лучше не встречаться более, как будто так всегда…