У врат мечети, выложенных изразцами, Герена толкнул рослый бородатый турок с отвисшим животом. Жак выругался и стиснул кулаки, но Серов покачал головой — святое место для драк и скандалов не подходило. Впрочем, поучить османа вежливости не возбранялось, и вчетвером они оттеснили его в узкую улочку, к глухой стене жилого дома. Абдалла, ненавидевший турок, ухватил незнакомца за бороду, Герен вытащил нож, а Серов уставился на щель между домами, прикидывая, влезет ли в нее толстяк-покойник.
Но не успел клинок Герена вспороть халат, как турок завопил на английском, обдавая их запахом перегара:
— Христовы костыли! Своих резать? Вы что, братва, совсем очумели!
Рука Герена замерла. Серов всмотрелся в разбойничью рожу незнакомца. На араба тот явно не походил — физиономия широкая, борода густая, нос сворочен на бок, рожа цвета кирпича и губы, как лепешки. Натуральный турок! В видавшем виды полосатом халате, пыльной чалме и с кривым ятаганом за поясом.
— Отпусти его, Абдалла, а ты, Жак, убери нож, — распорядился Серов. Потом ткнул османа в грудь: — Ты кто таков, прохиндей? И чем промышляешь?
— Махмуд Челеби, ныне верный сын Аллаха, — сообщил толстяк. — Но в юные годы, в Уолласи, что под Ливерпулем, был крещен Майком Черрилом. По роду занятий — купец.
— Надо же! И я купец, — произнес Серов, догадавшись, что видит европейца-ренегата. — И тоже Аллахов сын по имени Мустафа.
— Такую встречу нужно обмыть, — сказал Майк-Махмуд, покосившись на спутников Серова. — Я гляжу, с тобой еще трое, и все — купцы, если судить по их ухваткам. Парни, вы ведь не шербетом пробавляетесь? Или я не прав?
Сунув кинжал в ножны, Герен буркнул:
— Это от тебя разит как из бочки, приятель, а мы вина не пьем. Аллах запрещает.
Махмуд потер свой кривоватый нос:
— Сразу видать, что вы обратились недавно и рыскаете на курсе, как судно в галфвинд. Надо изучать Коран и Божьи заповеди! Аллах не велел пить вина, а про джин и ром не сказал ни слова. Это большая милость с его стороны и повод надраться. Есть тут одно местечко… зовется «Ашна»…[90]
— Веди, — кивнул Серов, и через пять минут они окунулись в суету базара.
Махмуд шел уверенно, словно гончий пес по следу кролика — похоже, в «Ашне» он бывал не раз и мог найти дорогу хоть с закрытыми глазами. Встречные и поперечные отскакивали от его брюха как от огромного упругого мяча; тех, кто не успел посторониться, сын Аллаха из Уолласи швырял на прилавки и корзины с фруктами, а то и под верблюжьи копыта. Видимо, туркам это дозволялось.
Они вступили на улицу, крытую галереей, и лжеосман, оглянувшись, протиснулся в незаметную щель в беленой стене. За нею зигзагом шел темный узкий коридор, кончавшийся крутыми ступенями. Серову показалось, что он спускается куда-то вглубь холма, на котором был выстроен город, в некое тайное подземелье, замаскированный бункер. Очевидно, это было недалеко от истины — хотя Аллах не вспомнил про ром и джин, в Магрибе за торговлю спиртным сажали на кол.
Отдернулась тяжелая шерстяная занавеска, и в ноздри ударило приторным сладковатым ароматом. Вдоль стен большой квадратной комнаты, скудно освещенной двумя фонарями, сидели и лежали на коврах мужчины, — все, как один, в полной прострации. Вился в полутьме дымок, булькала и сипела вода в кальянах, слышались хриплое дыхание и стоны блаженства. Опиумокурильня, догадался Серов.
— Нам дальше, братва, — проинформировал толстяк, увлекая их в более освещенную каморку. Тут были две двери с засовами, стол, табуреты, десяток зажженных свечей и потертый ковер на каменном полу — вполне приличное убранство для тайного притона алкоголиков.
В дверь, что вела в курильню, просунулся старик в чалме — то ли чауш[91], то ли хозяин заведения. Махмуд буркнул что-то на арабском, Абдалла добавил, и толстяк поморщился:
— А ты, похоже, настоящий сарацин! Ну, хочешь кофе, будет тебе кофе… Только, парни, я сейчас не при деньгах, поиздержался малость. Но клянусь бородой пророка, при случае отдам! А лучше выпивку поставлю!
— Забудь, — сказал Серов. — В наших карманах кое-что еще бренчит.
На столе с похвальной скоростью возникли кружки, две бутылки можжевелого джина, блюдо с мясом барашка и круглый тонкий хлеб. Абдалле старик принес дымящийся кофейник.
— Значит, ты купец, почтенный Мустафа, — молвил Махмуд, разливая спиртное. — И где же ты ведешь свои коммерческие операции?
— Большей частью за Гибралтаром, — пояснил Серов. — Торгую с кастильцами да португальцами.
— Хе-хе! — Джин забулькал в глотке толстяка. — С кастильцами, значит, торгуешь! С кастильцами да португальцами! Ты им, значит, ядра и пули, а они тебе — золото и серебро! И где товар берешь? На подходе к Кадису и Лиссабону?
— У каждого свои угодья, Махмуд. Наша торговля тогда прибыльна, когда нет лишней болтовни.
— Это верно, Мустафа. А я вот, — толстяк запустил пальцы в бороду и понурился, — я вот нынче не у дел… нет, не у дел… А ведь с какими людьми плавал! С какими добытчиками, с какими кровопийцами! С Сала-Реисом, Юсефом ад-Дауда и самим Абу Муслимом! Эти с кем только торговлю не вели! И с кастильцами, и с генуэзцами, и с марсельцами да тулонцами! Само собой, с венецианцами тоже… Да, были времена!
Серов молча пригубил из кружки и строго зыркнул на Герена — чтобы не увлекался. За Деласкеса можно было не тревожиться — тот цедил спиртное по капле, поглядывал на лжеосмана и что-то проворачивал в уме. Абдалла, держа крохотную чашечку тремя пальцами, наслаждался ароматом кофе.
Принялись за барашка, и Махмуд, обглодав мясо с ноги, произнес:
— У Сала-Рейса я присматривал за гребцами, а у Юсефа и Муслима был канониром. Тебе не нужен пушкарь, Мустафа? Или надсмотрщик? У меня гребцы не зажиреют… — Он вытер сальные руки о халат и отпил из кружки. — Я, знаешь ли, бичом до кости прошибу! Я…
— На моем судне нет гребцов. Парусный корабль, бригантина… Ты слишком отяжелел, Махмуд, чтобы лазать по мачтам. Но если ты хороший канонир, мы можем договориться.
— Со ста ярдов выбью глаз воробью!
Кружка взлетела вверх, джин снова булькнул в горле лжеосмана. Серов покосился на Деласкеса — тот едва заметно покачал головой. Но это предостережение было лишним; нанимать толстого пьянчугу он не собирался. Другое дело, угостить и расспросить.
Серов мигнул Деласкесу, и тот наполнил кружку Махмуда.
— Тебе довелось плавать только с тремя капитанами? С Сала-Реисом, Юсефом и Муслимом?
— Были и д-другие. — Язык у ренегата слегка заплетался. — Б-были, б-были, как н-не б-быть… В этих краях я уж-же с-семнадцать лет…
— Ибрагима Карамана знаешь? Карамана по прозвищу Одноухий Дьявол?
— С-слышал о таком, но к н-нему не н-нанимался. А ч-что?
— Очень мне нужен этот Караман, — сообщил Серов. — Счет за ним неоплаченный… Случайно он в Тунис не заходил? Месяца два-три назад?
— Н-нет. Я бы з-знал. Я с-слежу за всеми к-кораблями в гавани. — Махмуд выпил и осведомился: — А ч-что за счет у т-тебя к Караману?
— Сошлись мы с ним в Эс-Сувейре, что в Марокко, и поспорили, чей клинок острее. — Серов огладил рукоять своего ятагана. — Спорили при свидетелях и на деньги. Караман рассек саблей газовый шарф, а я — волос одной гурии… Меня признали победителем, но Караман денег не отдал, а той же ночью улизнул из Эс-Сувейры.
— Эт-то с-серь-рьезно, — согласился Махмуд и присосался к кружке. Потом спросил: — Н-на б-болыпие деньги с-сп… с-спор-рили?
— На один серебряный куруш. Но, сам понимаешь, дело чести.
— П-пра-авильно! — Махмуд хотел ударить по столу кулаком, но промахнулся и врезал себе по колену. — Ч-честь пр… пр… прежде в-всего! К-клянусь Аллахом!
— Значит, не было его в Тунисе?