Глубоко в душе он боялся, что их потревожат, прервут сладкий диалог и вырвут из мира неги в мир движения. Что будет, если сейчас объявится Ворон и застанет его со Светлой? Убьет ее, убьет обоих? Что может сделать маг главному герою? Выбросит из сюжета или придумает какую-нибудь месть: например загонит в смердящее болото ради очередного задания? Так, чтобы впредь не якшался с сомнительными личностями.
— Ну, что же ты медлишь? Скажи! У меня опасения, что Ворон
Пребудет сюда и расправится с нами!
— Приглущи свой пыл, нетерпеливый, я все поведаю; а место здесь
Вне зоны доступа магического глаза: никто не явится без приглашения.
«Но ты же явилась», — подумал Гэгэ, но вслух ничего не сказал: собственный голос был ему отвратителен от соседства пения Светлой.
— …Так воин Арес, давши пропуск орде Вельзевула в ворота Столпа,
Богатого златом блестящим, предательством был осквернен…
Ифигения продолжила рассказ, и Стрелец отметил, что, вероятно, задремал, ибо не помнил, что связывает ту часть истории, которую он слышал перед тем, как вставил свое замечание, и нынешнее продолжение. Откуда взялся этот Арес? Что случилось в Столпе? Может, Светлая нарочно «перемотала» часть монолога, чтобы перейти к сути, «слив» ненужную «воду»?
— …Творец Вседержитель, бессмертных отец и дед смертных, тогда
Могучий свой молот извлек из чернот мастерской Созиданья.
Блестящий, он в небе, сто солнц замещая, явился.
Согнулись колена у полчищей ратных, и ужас вонзился
В храбрейшие души; взмолилися руки; и в грязи упали знамена.
Но сердце живое Творца не колеблось; и твердой рукою он, гневный,
Вернул на ковало наш мир обреченный и молот занес для удара.
«Еще от чела жгучий пот не отер, — так гремел его глас в небосводе. —
Еще мои длани под копотью черной, в мозолях грубее гранита,
Не знали покоя — эдем для вас, смертных, готовя.
Преступники! Так воздаете ли мне за труды? Такова будет ваша награда?
По пылинкам эфира, из мелких веществ, я ковал для вас жизнь, бестелесных.
Во тьме из кромешной пустой пустоты, где ни разу не веяло духом,
Я вынул тепло, изготовил металл, слепил камень и в плоть нарядил
Неживое немертвое. Чтоб рыба плескалась в прохладной воде
И чтоб звери наполнили пастбища; я дал птицам небо, а людям града —
И веселье расширилось в космосе.
Теперь только жадностью пахнете вы, обирая товарищей. Слушайте:
Свое, не чужое, стремитесь отнять, ибо всех принадлежность вещей
Обоюдна! Известна и вам сия правда. Так, что же, собралися вы
Поглумиться над правдой моей? Или болью войны, недостойные дети детей,
Насыщенья хотите? Я вас насыщу ей!»
И с речью такой Вседержитель Отец, размахнувшись, ударил об Мэрлон,
Меж ковалом и молотом ждущим, притихши. И грохнуло;
Брызнули искры; стеклянное небо разбилось и твердь раскололась…
С тех пор мы блуждаем, лишенные тела, печальные, в чуждом пространстве.
По воле Отца мы покинуты здесь, но завет его помним прощальный:
Вину искупив, мы одежды вернем и взойдем на пороги эдемов.
Так и сакральную волю Творца мы блюдем, ибо он не жестокий, но мудрый:
В бестелесье отправив, он тем наградил, чтоб изменчивым миром энергий
Мы правили. Слушай меня, расскажу тебе то, что никто никогда не расскажет:
Все вокруг, я и ты, мы с тобой — лишь сюжет, алгоритм и программа,
Или зонд, коль угодно. Мы посланы в Землю с задачей такой:
Отыскать форму мыслящей жизни…
Он вдруг пришел в себя, когда стихла песня Ифигении. Первое, что он увидел: толстый канат, блестящий и влажный, охватил кольцами шею и грудь Светлой. Ифигения таращила глаза и сдавленно хрипела.