— Мы с хлопцами магазин грабанули, у нас в Гродно, а когда в затылок дышать начали — сюда пришли. Здесь не достанут. Сначала просто выждать хотели, а потом привыкли. Ты видишь, здесь и прибалты, и грузины — все из идеи пришли. Я тоже здесь по идейным соображениям. Сначала Кавказ освободим, а потом все ко мне двинемся, братва обещала, Бацьку скидывать, а то он сам уходить не хочет. Давай, поливай…то есть наливай. За свободу!
Они выпили еще, и еще.
— Понимаешь, — проникновенно продолжал начавший косеть Збышек. — Здесь все дозволено. Я сюда уже десять лет как пришел. Вот скажи честно, когда ты в детстве играл в войну, тебе не хотелось быть эсэсовцем?.. Или нет, не то. Вот потом, постарше, в своих фантазиях, ты не представлял себе, что ты офицер в концлагере, и можешь любую бабу поиметь совершенно спокойно? И вообще, делай что хочешь — кожу сдери, повесь, сожги и на все право имеешь…
— Ну, допустим.
— Вот и я тоже. И все думал — а были ли те времена на самом деле? И почему мне, блин, не повезло, что родился на свет, когда ничего такого уже нет. А сейчас вижу — здесь сейчас то же самое. Хоть побалдеть можно нормально, на полную. В первый раз, как сейчас помню — это было…э-э-э, где, не помню. Мы тогда в поселок вошли, мужиков, кто сопротивление оказал, урыли, а я, Иса и еще два хлопца — только их уже в живых нет — в одну хату вошли, на окраине. Там москали прятались — старуха и баба, довольно молодая, ну, так себе, и с двумя выродками. Пацаненка и старуху я сразу очередью прошил, чтобы поняли, что к чему, и не рыпались. Бабу я там же отодрал во все дыры — когда покуришь, таким гигантом становишься, потом в расход пустил, вообще толстовата была, не в моем вкусе, потом в луже крови поскользнулся — все уржались… Да, а девку мы с собой взяли. Я-то не большой любитель малолеток, только за неимением другого — ей вроде всего двенадцать было, рыжая такая, некрасивая — а пацаны ее два дня пользовали, как тряпку. Удобно было — не рыпалась, ничего. По-моему, она сразу рехнулась. Иса ей потом голову отрезал и с собой взял. Когда протухла, выкинул — хлопцы заставили.
— Зачем голову-то, как сувенир?
— Ха-ха, ну да, наверное. Иса вообще хлопец лихой, только с заскоком. Сколько этих сувениров мы могли бы собрать… Да, круто было. Хотя лично меня в основном азарт привлекает. Людей можно щелкать как семечки — а это не так, как в кино, это не сравнить. Спокойно, как все, и никаких проблем. Вот Иса одному жиду пальцы отрубал, на кассету записывали. А потом эту кассету вроде по телевизору показали, где-то в Дании или Голландии, так думаешь, кто-нибудь поверил? Нет, не поверили, хотя там все четко. Посмотрели и забыли. И не поверят, потому что не хотят верить. Нам поверят, а москалям — ни за что, потому что весь мир сочувствует нам, а не им. Все страны Запада на нашей стороне, потому что ненавидят россиян. Их осудят, а нас — никогда. Никакой европейский суд, никакие организации, никогда. Потому что мы — другие, и сейчас наше время…
Постепенно к столу подтянулась разношерстная компания. Был латыш, грузин, украинец и даже француз.
— Мы все друзья, у нас общий враг, осталось прихлопнуть…
— Да, это сила, что мы вместе.
— Трудновато прихлопнуть.
— Да ладно…
— А ведь это наша, исконно наша земля. Что там сейчас — леса невспаханные, медведи…
— Никакой культуры не знают.
— Ни культуры, ни языка своего нет.
— Бомбой их.
— А бомба уже заложена. Только она замедленного действия.
— Ха-ха.
— Хы-х.
— Что-то очень она замедлилась.
— Ничего, скоро эти кацапы сами перережут друг друга.
— Да, скоро у них будет революция.
— Конечно. Не могут же они все это терпеть.
— Есть же и среди них честные люди.
— А как все-таки хорошо, что мы независимы. Вот, кто помнит, пятнадцать лет назад в магазинах ни одной книги, ни музыки — а теперь пожалуйста, что душе угодно. Как от Москвы освободились, сразу всего полно.
— Шевченко был запрещен.
— Один Пушкин был.
— А этот их Пушкин, да знаете ли вы, что он украл стихи у Тараса.
— Да нет, Пушкин раньше был, он у Потоцкого украл…
— Все равно у них ничего своего нет.
— Ой, не могу, простите, хлопцы — когда думаю о Кобзаре, у меня слезы. Ведь там у него обо всем, и о том, как мы с вами тут сидим…
— Черт, кончилось. Давай, другой косяк набью.
— Дай, я — у меня пальцы тоньше, я ведь музыкант.
— Мы уже один раз Москву сожгли.
— Познавая Шевченко, познаешь весь мир.
— Конечно…
«Ну, я слышал, что Пушкин подражал Байрону, — ухмыльнулся про себя Марк Тураншо, но промолчал. — А в остальном они правы: русские уже скоро начнут резать друг другу горло. Это злой, жестокий народ, одержимый агрессивной ненавистью к ближнему. Хамство в транспорте, хамство в магазинах и просто на улице, отсутствие элементарной вежливости, элементарной культуры поведения. И еще хотят навязать свой образ жизни другим народам… Эта общность нежизнеспособна, она сама себя уничтожит. Уже скоро, уже совсем недолго осталось. И тогда наступит эра справедливости, и они ответят за все — сама история вынесет им приговор».
Глава седьмая
Париж-Париж, сон наяву
«Кхр, кхр», — раздалось у пропускного пункта. Ермолаев знал, что такими горловыми звуками французы выражают недовольство. Толпа нарастала — самолеты прибывали один за другим. Как-никак центр Европы, бурлит и завихряется.
На «зеленом коридоре» его остановил лоснящийся негр в форме с выступающим животом и бесцеремонно запустил толстые руки в чемодан. «Да, на Штирлица мне не потянуть, — подумал Ермолаев, — и вид вроде нормальный, испариной не покрываюсь, иду ровно, глаза не бегают. Что ж, этот африканец флюиды ловит? Ну понятно, привычка. В саванне надо держать ухо востро — то антилопа пробежит, то лев прыгнет…» Негр поворошив вещи, ушел отдыхать, а Ермолаев повеселел, увидев знакомое лицо за хромированной оградой. Встречают.
…Опасения оправдались. Поездка показалась Ермолаеву бессмысленной, по всем гамбургским и прочим счетам. «Служба, как у средневекового подмастерья. Конечно, это в порядке вещей — сначала учишься, перенимаешь опыт, потом постепенно вливаешься. Вот только кто сказал, что если молодой, если не участвовал в каком-нибудь «деле века», то не способен быть генератором идей? Может, у меня свой метод… — Ермолаев подошел к газетному киоску и небрежно оглянулся. — Ну вот, даже хвоста нет. Обидно, честное слово».
Купив журнал, он зашагал в сторону Винсенского леса.
Тротуар был узок. Через полчаса Ермолаев почувствовал, как чертовски устал. Странное дело эта заграница — от однообразного ритма на улицах этих каменный муравейников утомляешься гораздо больше, чем от физической работы на природе. Чтоб сохранить здесь силы, нужно отключать мозги. В глазах рябило, людской поток обтекал со всех сторон, регулярно слышался «пардон». Здесь принято извиняться не только за то, что наступил на ногу, но и если прошел мимо ближе чем за метр.
Было видно, что парижане одеваются хорошо и с иголочки — совсем не так, как они же, когда туристами приезжают в Россию. То ли из скромности не хотят выделяться, чувствуя комплекс вины за свое материальное благополучие, то ли боятся грабителей. Это как же надо бояться «русской организованной преступности», чтобы одеть на себя фермерскую спецовку, собираясь на экскурсию в Эрмитаж!..
Он еще раз осмотрел местность и присел на скамейку. «Так, а что пишет о нас буржазная пресса?..» Тема российских проблем весьма популярна в нынешнем сезоне, как, впрочем, в прошлом и позапрошлом, так что листать долго не пришлось.
Пресса продолжала старую песню.
«Нам стыдно за Вас, господин Президент. Вы пожали руку, обагренную кровью невинных людей.