— С французами? — удивился я. — Почему?
— А Бог его знает, боярин! Я ж тёмный человек, почти не грамотный. Только болтают, что у них там революция случилась — царя своего сбросили. А теперь и до нас добраться хотят, чтоб и наши бояре того… без голов остались.
Я внимательно вслушивался в рассказ Митьки, пытаясь составить в голове картину. Ход истории здесь явно сильно отличался от того, что я знал из учебников.
— Вы, стало быть, в Уваровку направляетесь? — переспросил Митька, заметив, что я задумался. — Дорогу-то я знаю, провожу, тут можете быть уверены.
Я кивнул, осматривая поваленное дерево. Ситуация с разбойниками могла закончиться куда хуже, но теперь у меня появился неожиданный проводник. И, похоже, источник бесценной информации об этом чудном мире, в который меня занесла судьба.
— Ладно, Митька, рули к Уваровке, поговорить и в дороге можно. А там, глядишь, и до Уваровки моей доберёмся.
Митя со знанием дела обошел телегу, поправил завязки на упряжке лошади. Оглядевшись, я указал на брошенные вилы и дубинки душегубов. Митька кивнул и принялся укладывать их в телегу — в хозяйстве пригодятся. Уложив так, чтоб не мешали в дороге, и мы тронулись в путь.
Глава 4
По дороге я продолжил расспрашивать Митьку:
— А вот откуда ж ты всё про это знаешь-то, скажи мне на милость? Как-то для крепостного, да ещё и такого молодого, слишком познавательно ты говоришь. Буковки складываешь, про стражу размышляешь…
Митька шмыгнул носом и, видя, что я настроен благодушно, осторожно продолжил.
— Так, батюшка Николай из Спасского научил, — сказал он, поглядывая на меня исподлобья, будто опасаясь, что я вот-вот переменюсь в лице и прикажу высечь его за одну только грамотность. — Он в соседнюю деревню каждую осень приезжает, и на неделю или две остаётся. В избе у старосты садится, книги разные с крестами на обложке достаёт.
Парнишка вдруг слегка оживился, тень улыбки мелькнула на его губах.
— А мы, пацаны, с гороховой лепёшкой к нему и слетались, как комары на огонь. Ну, он даже не священник был, а так, дичок, как он говорил, но буквы знал.
— Дьячок, — машинально поправил я, пытаясь представить эту картину: деревенские мальчишки, сгрудившиеся вокруг церковнослужителя, который учит их читать в обмен на гороховые лепёшки.
— Ага, дьячок, — закивал Митька. — Говорил: «Читайте, свет в голове зажжётся». А мы смеялись — какой такой свет, если он у Фомы-то не зажёгся? Он и читать умел и считал в уме, а в сенях всегда об угол бился в темноте.
Я прикусил губу, чтобы не улыбнуться. Было что-то удивительно трогательное в этой наивной логике: если чтение зажигает внутренний свет, почему же грамотный человек не видит темноте?
— Но батюшка всё-таки был упрямый, — продолжал парень, уже смелее. — Заставлял нас по складам бубнить. И цифры на дощечках углём писал, нас учил. Один раз даже газету привёз, «Санкт-Петербургские ведомости» называлась. Ветхая, правда. А там про войну с турками было написано, про бунты где-то на Урале.
Я резко подался вперёд, заинтересовавшись. Вот оно! Информация из первых рук об этом альтернативном мире.
— И что там писали про бунты? — спросил я как можно безразличнее.
Митька наморщил лоб, вспоминая.
— Ну, что царские войска разбили басурманов на Яике… то есть на Урале, значит. И атамана ихнего казнили — Петру… Пучов… не упомню фамилию.
«Пугачёв?» — хотел было подсказать я, но вовремя прикусил язык. А вдруг это был совсем другой бунтовщик? В этой реальности даже Екатерина II дожила до 1807 года. Кто знает, какие ещё сюрпризы история здесь преподнесла?
— Мы когда читали газету, я даже как-то спросил: «А правда, батюшка, что царица — немка?» — Митька нервно глотнул. — Он аж побледнел и зашипел: «Молчи, говорит, дурак!» Но потом, спустя время, втихаря объяснил, мол, Екатерина Алексеевна — мать земли русской, а прочее — всё это брехня бунтовщиков да подстрекателей.
Я задумчиво потёр подбородок. Сведения, которые давал мне Митька, были бесценны для понимания этого мира. Да и выглядел он толковым малым, не чета этим лесным душегубам.
— Продолжай, Митька. Что ещё дьячок рассказывал?
Парень, приободрённый моим интересом, продолжил: