– Ну?
И глянул в сторону: Питер и кавалер приближались.
– Господин адмирал! – гаркнул Афанасий. – Честь имею репортовать: по списку выправлена двадцать одна душа да двадцать лошадей!
Он выхватил из-за обшлага свою записку и протянул ее Апраксину. Тот с удивлением глядел то на помятую бумажку, то на Пескова, то на пегого мерина. И заметил мальчика в залатанном полушубке, робко жмущегося к саням. И ничего не понимал.
– В пути случилась конфузия, господин адмирал! – Афанасий вытянулся так, что тянуться уж более было некуда, вот-вот улетит. – При этой конфузии был бунт и до смерти убит драгун Зыков. Доставлена мною одна лошадь с санями и означенный в списке Василий Ельшин.
Афанасий махнул Васятке: иди, мол. Тот, робея, подошел, снял шапку.
Лицо господина адмирала медленно наливалось кровью. Рука, сжимая, поднимала трость. Ругательства приготовились сорваться с губ.
Но Питер и кавалер были уже близко.
Апраксин сообразил, что конфузия с мужиками может лечь на его плечи. Что ее лучше утаить от Питера.
И он опустил трость и закрыл рот.
– Иди! – шепотом сказал Афанасию. – Я т-тебе еще покажу, дядин сын, конфузию!
Государь и кавалер подошли. Сняв треугол, Апраксин согнулся в глубоком поклоне, мотая жуковыми конскими волосьями рогатого парика.
Кавалер заулыбался, залопотал.
– Матвеич! – хриплым, простуженным басом сказал государь. – Трех драгун господину Корнелю в провожатые. Вас? Вас? – обернулся он к лопочущему кавалеру. – А! Можно, гут! Мальчонку просит, шкатулку с чертежным припасом таскать. Ты пойдешь! – Питер жесткими, пахнущими табаком и смолой пальцами ухватил Васятку за щеки, подтолкнул к кавалеру. – Вот!
Васятка помертвел. Кавалер засмеялся, поманил его пальцем.
– Карашо, – сказал, – ошень гут. Шарман.
И, поклонившись без унижения царю, легкой, виляющей походкой зашагал к мосту. Васятка побежал следом за ним.
«Немцу продали! – с ужасом думал ой. – Теперь мне конец пришел!»
А немец вдруг остановился, вынул из кармана пряник и протянул Васятке.
Пряник был большой, печатный. Таких Васятка сроду не едал – до того сладок.
Скоро они пришли к диковинной избе. Она была в два яруса, с островерхими вышками, с золотым петухом на спице высокой башни.
По бокам резного крыльца стояли голые каменные мужики с рыбьими хвостами. А в руках они держали трехзубчатые рогатины, какими щуку бьют.
Это был дворец герцога ижорского. Богаче его тут на берегу никто не жил.
Господин адмирал его еще и за это ненавидел. Из зависти.
Глава шестая,
в которой повествуется, как кавалер Корнель изображал на листе бумаги ландшафт, а также дано описание сильного и рокового для Васятки порыва ветра, унесшего у господина кавалера чистый лист
Господин Корнель велел Васятке дожидаться, а сам пошел во дворец.
Васятка сидел на ступеньке крыльца, поглядывал на каменных мужиков и грыз пряник.
Дворец выходил передом на адмиралтейство. Справа от него высились городские горы. По обрывам, по крутизне лепились домишки. Избитая копытами, почерневшая дорога поднималась в город, змеей туда-сюда виляла по круче.
По гребню горы горбились серые, с моховой зеленцой, бревенчатые стены. Воротняя башня с покосившимся дырявым шатром. За ней – другая, глухая. Та – вовсе без крыши, одни ветхие стропила.
Над стенами, над башнями, над маковками церквей – тяжелые, быстро плывущие, рваные облака.
Слева – река, заречье, корабли, кузни, людская толчея.
Чуть ниже по реке – церковь, мост, адмиралтейский двор. К мосту тянулась мощенная крупным камнем дорога. По ней проходили люди – матросы в кожаных шапках, в зеленых кафтанцах, заморские мастера в чулках, в кургузых куртках, с трубками в зубах, работные мужики в лаптях, в лохмотьях. Эти прошли толпой, человек пятьдесят. Их гнали два солдата, покрикивали. Лица у работных были серые, усталые, глаза злые или потухшие. Двое важных господ прошли, держась за шляпы, ветер трепал завитые космы длинных париков, развевал цветные плащи.
Проехала запряженная четверней раззолоченная карета с красными спицами на больших колесах. В окошечке мелькнуло темное, сморщенное личико, седенькая бороденка, вострые мышиные глазки, сердито сверкнувшие из-под черного монашеского клобука. На мгновение высунувшись из кареты, монах погрозил кому-то скрюченным сухоньким пальчиком.
Васятка заробел – чего он грозится? На всякий случай поднялся со ступеньки, перестал жевать.
Но карета проехала мимо, к мосту. В ней сидел воронежский епископ Митрофаний, и он не на Васятку серчал, а на каменных, с рыбьими хвостами, мужиков: сколько раз выговаривал ижорскому герцогу, чтобы убрал грецких идолов, но тот только посмеивался. Не убирал.
Откуда ни возьмись, к Васятке приковыляла на трех ногах собачонка, завертела куцым хвостиком, глядя на пряник. Она была похожа на старую овчинную тапку.
Васятка посвистел ей и отломил кусочек пряника. И хотел с ней немножко поиграть, но увидел приближающихся солдат и опять заробел.
Они шли, били по талому снегу шаг. Брызги и ледяное крошево летели из-под сапог. На них полная амуниция была: ружья на плече, тесаки за поясом. Подойдя к крыльцу, они топнули два раза и стали, как в землю вросли. И так стояли, не шевелясь, а Васятка, разинув рот, глядел на них.
Собачонка нерешительно тявкнула, но, видимо, как и мальчик, испугалась, прижалась к Васяткиному валенку.
И в эту минуту из дверей вышел кавалер Корнель, сопровождаемый каким-то высоким, румяным господином в белом парике и красном плаще, из-под которого поблескивало золото дорогого кафтана.
Это и был ижорский герцог, Римский князь Алексашка. Он весело скалил белые зубы.
Следом за ним какой-то мордастый, красноносый вынес шкатулку и раскладной стульчик.
Ижорский герцог и кавалер Корнель чего-то полопотали непонятно. Кавалер указал на Васятку. Мордастый презрительно поджал губы и подал Васятке шкатулку и стульчик.
Солдаты ж стояли навытяжку, каменные.
– Смотри у меня, – обернувшись к мордастому, сказал ижорский герцог, – чтобы к вечеру колбасы с кашей, и чтоб на зубах хрустели. А пиво – подогретое. Шкуру спущу.
Мордастый сложил руки ладошками, словно молиться, а рот приоткрыл, сделал трубочкой.
– Я, я, – кланяясь, сказал он. – Битте. Карашо.
Мордастый был меншиковский ключник. Или, по-новому, по-немецкому, – майордом. Герцог Алексашка его иной раз даже, случалось, тростью бивал, ежели чем не угодил. Или в зубы.
От дворца пошли к мосту. И сразу ожили солдаты, сделали кругом марш и с ружьями на плече, разбрызгивая сапогами снег и льдинки, зашагали вослед. Это была охрана, присланная господином адмиралтейцем. Чтобы кавалеру не причинили, боже упаси, какой обиды.
И собачонка увязалась. Она осмелела, весело прыгала вокруг Васятки. Или пускалась на трех ногах по берегу, скрывалась из глаз, но все равно возвращалась и, высунув длинный розовый язык, терлась о Васяткин валенок.
А Васятка тащил шкатулку и стульчик. Он думал, что теперь с ним будет. Тоска пала на сердце.
Вспомнил, что Пегашку угнали неизвестно куда, а у него там в санях узелок с харчами.
И вот Пегашки нету, и харчей нету.
И стало еще тоскливей. Пропал.
Между тем день разгулялся, ветер разогнал облака, глянуло веселое солнце.
На мачтах кораблей ярко затрепетали флажки – синие, белые, голубые. Иные – махонькие, а иные – длинные, с двумя языками.
Где-то на берегу ударили в колокол. Мужики побросали работу, стали креститься. Сели на бревна, на груди камней, принялись за еду. А еда у них была плохая: хлеб да вода.