Отец работал по двадцать часов в сутки. Утром он занимался погрузкой в порту контейнеров с юзаными джинсами. Днем торчал на стройке, где учил разношерстных гастарбайтеров оклеивать стены квартир устрашающего вида обоями.
Обои появились в результате весьма любопытного стечения обстоятельств. Несколько лет назад сыктывкарский «бизнесмен» по кличке Гоша Молодой по взаимной договоренности получил от Фелда на реализацию партию элитной итальянской деревянной мебели. Когда сыктывкарцы вскрыли полученные контейнеры, то удивлению их не было предела – внутри находились журнальные и чайные столики, изготовленные на Тайване из стекла и дешевой пластмассы. Тем не менее товар быстро и выгодно распродали. А шутник Гоша предложил своему партнеру в качестве оплаты бартер. Дэвид Фелд обрадовался перспективе заработать «в два конца» и получил в оплату своего товара несколько контейнеров обоев, произведенных на сыктывкарском ЦБК. Небогатый ассортимент состоял из двух разновидностей незатейливых бумажных обоев – «фейерверк зеленый» и «фейерверк фиолетовый». Продать эту жуть в США, разумеется, было нереально. Но господин Фелд все равно не остался внакладе – он принял решение оклеивать сыктывкарской продукцией стены в возводимых им социальных квартирах и немало сэкономил на отделочных материалах. Пораженные нездешней красотой, обитатели утверждали, что, находясь в комнате, оклеенной фиолетовой версией «фейерверка», даже самый крутой черный оттопырок приходил в такое умоисступление, что не мог попасть себе иглой в вену.
Пообщавшись с товарищами-«афганцами», отец принял участие в создании того самого фонда, из которого мы и начали получать деньги. «Фонд» – это громкое название, изначально в него входило не более десяти человек, располагавших только личными средствами. Однако статус благотворительной некоммерческой организации позволял переводить деньги в Россию и таким образом помогать родным, близким и друзьям. Папа нашел не только меня, но и Батыя. Он помог ему открыть в Москве собственный клуб и попросил взять шефство надо мной и Алексеем Матвеевичем. Мамы к тому моменту уже не было…
На мое счастье, Батый вошел в подъезд нашей «хрущобы» именно в тот момент, когда меня, маленькую темнокожую девочку с фигурными коньками на шее, били на лестничной клетке хулиганы. Батый поднял несчастного избитого ребенка на руки и понес домой. Он не стал гнаться за моими несовершеннолетними обидчиками. Что он, могучий взрослый мужчина, мог сделать с четырнадцатилетними сопляками. Убить и навеки сесть в тюрьму? Нет, конечно! Но он сделал главное – научил меня защищать себя! Я бросила фигурное катание, поменяла лед на татами. Я выбросила свое трико и короткую розовую юбчонку. Главным моим девичьим платьицем стало пропитанное потом грубое хлопчатобумажное кимоно. Благодаря Батыю я вспомнила, что я – тигре! Я защитила себя! По-суворовски, ведь именно этот прославленный полководец учил, что лучшей защитой является нападение! В первый день следующего учебного года я встретилась со своими обидчиками перед началом занятий и напомнила о себе. Очень удачно оказалось, что все трое жили в одном дворе. Двое отделались легко – уже через полгода после встречи со мной они начали снова учиться стоять на своих ногах. Разумеется, до сих пор, едва завидев меня на улице, они, прихрамывая, перебегают на другую сторону. Зато их третий товарищ, тот самый, что бил меня головой о ступеньку и от которого я впервые услышала словосочетание «черножопая обезьяна», никогда никуда уже не перебежит. И ходит он только в одном-единственном смысле – под себя. Он интересно проводит время: сидит в кресле-каталке и тщетно пытается вспомнить собственное имя. Но главное – он теперь никогда не обидит ни одну маленькую девочку.
Отец пытался найти маму. Он ездил в Эфиопию, но ничего иного, кроме укрепившейся уверенности в ее трагической гибели, оттуда не привез.
Благодаря отцу Батый оказался тоже вовлечен в бизнес господина Фелда. На восстановление «однодолларовых» домов требовались деньги. Банки не хотели рисковать и вкладывать средства в восстановление сомнительной недвижимости. Своих средств у Дэвида Фелда было недостаточно. Поэтому отец предложил Батыю отыскивать работающих за рубежом российских спортсменов и тренеров, которые могут пожелать войти партнерами в этот бизнес. И следует сказать, что никто из тех, кто согласился, не пожалел. Отец уже занял такое положение в компании, что с ним и с его протеже жульничать не рискнул бы никто, включая самого господина Фелда. В результате десять тысяч долларов, выкроенные из скромного бюджета какого-нибудь «русского» учителя физкультуры из провинциальной американской школы, приносили через три года сумму, достаточную для приобретения небольшого собственного домика или «двухбедрумной» квартиры в Бруклине.
Алексей Митрофанович, сосед, заменивший мне отца, мать и вообще всех родных и близких, долгие годы тоже не знал всей правды. Учитель, разумеется, рассказал ему, что он сам прошел Афганистан и имеет отношение к американскому фонду, поддерживающему семьи советских офицеров-«афганцев». Но о том, что мой отец жив, дед Леша узнал только перед самой своей трагической гибелью. Лишь получив наконец долгожданное американское гражданство, отец перестал опасаться, что его плен и последующее бегство фатально скажутся на моей судьбе.
Все понятно. Все логично. Вроде бы… Но я смотрела в глаза своего отца и не могла понять, как же нужно бояться, чтобы не подумать о том, что живой отец рядом или хотя бы известие о том, что он жив, не стоят материально благополучного сиротства. Я не сказала ничего из того, что по этому поводу думала. Я не понимала, кто он мне в первую очередь – родной отец или помогавший мне издалека посторонний и неизвестный человек. И то, и другое было правдой. Я не желала оттолкнуть только что обретенного отца раздражением и неприятием его поступков. А с посторонним человеком мне просто незачем было делиться своими переживаниями. Я справилась со всеми эмоциями. Я должна быть сильной! Я – тигре!
Но все же я не смогла не спросить:
– А что учитель? Что Батый думал об этом? О твоем решении? О такой жизни?..
– Думаю, он был не согласен и считал, что я не прав… но…
– Что «но»?..
– Он – хороший друг!
В этот миг я все же задумалась, как бы выглядела наша жизнь с униженным нищим отцом, выгнанным из армии, лишенным собственного угла, без элементарных средств к существованию. Как бы мы выживали в перестроечное и постперестроечное время? Не знаю. Я уверена, что он должен был сделать все, чтобы быть со мной, с нами… Уверена, но не смею судить! Я еще пристальнее всмотрелась в его изумрудно-зеленые глаза. Все-таки здорово, что этот цвет вопреки всем представлениям генетики все же достался и мне!
Неудивительно, что мне, девочке, всегда не хватало рядом кого-то, кто сильнее меня! И как больно было осознавать, что моего отца, офицера, летчика, судьба забрала так рано! Ведь я твердо знала, что его больше нет… И казалось порой, что, может быть, и не было его никогда вовсе, а была только легенда.
«Вот мой отец! – мысленно убеждала я себя. – И это счастье, что он теперь есть у меня!»
Если бы это был дурной фильм, вроде «мыльной оперы» или дешевого боевика, мне следовало броситься в объятия вновь обретенного родителя. Но я осталась сидеть. В его глазах заискрились слезы. И тут я внезапно осознала: мой папа, в отличие от меня, совсем, совсем не тигре!