Поставив руки на бедра, Пал Палыч равнодушно скользнул взглядом чуть выше переносицы, осмотрел носки своих запылившихся ботинок. В недалеком прошлом этим грубоватым, но добротным "вибрам" отдавалась сибирская земная твердь и хлябь, а чуть позднее - просторы утоптанных улиц столицы, Ленинграда, Кировска, Апатитов, а вот сейчас, в эти минуты, им предполагалось изнашивать область подошв в не столь отдаленных, но труднодоступных местах, под малоизвестным названием "Вороньи Тундры". Но никак не здесь!
Пал Палыч омраченно размышлял. Он минуту обдумывал что-то достаточно скучное и подтвердил свои мысли словом:
- Скучно, мальчик. Скука - самое отвратительнее свойство духа.
Скосив глаза, Пал Палыч нашел состояние Семенова анабиозным, и это открытие повергло его в совсем уже не лирическую тоску.
В Вороньи Тундры на неделе никто не летел.
Четко вырисовывалась перспектива проторчать на последнем аппендиксе многодневного пути еще день. И два, и три... а укороченный сезон не предусматривал такого размаха. И Пал Палыч, отвечая за срочность работ, а более того, лелея летний отпуск, категорически исключал такую волокиту. И хотя на неделе же - по проверенным данным - из полета должна была вернуться Раечка, летавшая нынче бортпроводницей, Пал Палыча перспектива не вдохновляла. До Вороньих Тундр пешим ходом добротные "вибры", очевидно, не дотянут. Да и снаряжение... А этот меланхолик в ранге младшего лаборанта?.. Да и Раечка давно уже стала Дыриной...
Кеха, полуприкрыв глаза, пронаблюдал игру раздумий на лице шефа и вновь погрузился в безответственный анабиоз. В анабиозе было хорошо. Уставшие ноги лаборанта охватывал приятный зуд расслабления, отступали с поля зрения не научные наблюдения, никто не лез с разговорами, скажем, на предмет рыжих волос головы Семенова. И, вероятно, именно из-за отсутствия назойливого собеседника, эту голову посещали ничего не значащие мысли о северном сиянии и смертной скуки, Шолохове и бортпроводнице Раечке, об Эрмитаже и капустном пироге. Но такова уж жизнь, что и зуд расслабления имеет свойство превращаться в дремоте в неприятное чувство затекания, а мысль о капустном пироге закономерно вытесняет всё остальное и обретает значимость.
В буфете Семенов попросил котлету с картофельным пюре и два стакана томатного сока. Пока буфетчица колдовала у плиты, он выпил один стакан и, подумав, второй. Попросил стакан чая.
- Тебе пюре-то поджарить? - Спросила, улыбнувшись, буфетчица. - Сладковатое оно у нас, а с лучком поджарю, да на сале и, вроде бы, ничего...
- Да, можно, - согласился Семенов. Он взял чай, облокотился на стойку и скользнул взглядом по бару буфета, выполненному по канонам закусочных заведений.
- У вас пьют?.. - Спросил Кеха, кивая головой в сторону бара.
Буфетчица снова улыбнулась. Она долго и тщательно вытирала полотенцем руки, изредка взглядывая на Кеху.
- Тетя Саша меня зовут. А тебя как?
- Иннокентий.
- Пьют у нас редко... Мало у нас пьют, Кеша. То на выходной пилоты идут, у меня, знаешь, отмечаются, то с женой кто поцапается - зайдет. А ваш брат — пассажир — тот только глазами, — она снова улыбнулась, - мне это не на руку, но больше по душе. Пьяные-то вы - бузотеры, а то и совсем некчемные люди... Ты, поди-ка, выпьешь?..
— Не-нет! — Поперхнулся Семенов.
- Гляди...
Тетя Саша ловко перевернула сковородочку, переваливая поджаренное пюре в блюдечко, сюда же смахнула с листа горячую котлету, бросила сверху что-то ярко-зеленое и протянула все это прямо в руки Семенову.
- Ешь, Кеша. Еще, поди-ка, соку?..
Она налегла на стойку сложенными под грудью руками, рассеянно улыбаясь, смотрела, как парень ест.
В буфет вошли новые пассажиры и тут же вышли, обшарив неголодным взглядом простенькое меню. Тетя Саша, казалось, не заметила их. Она протерла полотенцем стойку, пощелкала выключателями печи, налила себе стакан холодного сока.
- а что, - снова нарушил молчание Семенов, - у вас всегда такая скука?..
- Да разве скучно? - Вопросом же ответила буфетчица. - Тихо только... а вот в субботу у нас питерские девчата были. Бойкущие! А одна, знаешь, царь-девка!.. Как посмотрит… Плечи прямо носит. А ест, ест!.. Нет, наши девки, так поесть не умеют!