Тетя Саша неожиданно сильно зажмурилась, широко улыбнулась и так повела рукой, словно осторожно положила в рот изумительный серебряный колокольчик.
- А-то, знаешь, фокусник, как-то пролетал... а сам простой. В пиджаке, кепке. И фокусы его... ну прямо чудеса! Ты, поди, фокусы знаешь? - Тетя Саша заинтересованно глянула на Семенова и без остановки продолжала:
- И стаканы-то у него на боку стоят, и тарелки, как волчки, закручиваются... Нет, у нас не скучно. Безлюдно иногда - так это непогода. А ты поди, поди-ка в радиорубку... Там Катюшка такая есть - познакомишься. Скуку как рукой, снимет, - тетя Саша улыбнулась своей знаменитой улыбкой и загадочно замолчала, глядя то ли на Семенова, то сквозь него, на какие-то свои, только что озарившиеся в ее сознании, образы.
Семенов попробовал поставить стакан на ребро, заинтересованно прочел висевшее в рамке меню, выпил еще стакан сока, и, отсчитав копейки, спросил:
- Ну, я пойду?..
- Иди-иди. Табличка там страшная, «посторонним запрещено», так ты не будь посторонним... Катюшка одна, а другая, значит, Галка, косит чуть-чуть… И не скучай, Иннокентий!.. Не скучай!
Лицо буфетчицы еще раз озарилось улыбкой. Семенову вдруг показалось, что он встречал это лицо где-то раньше: доброжелательный взгляд открытых и внимательных глаз, простенькая прическа с тугим пучком голое на затылке, округлый, мягко очерченный подбородок. Лицо без особых примет. Оно как будто впитало в себя миллионы индивидуальных лиц и, обобщая отдельные несхожие черты, приняло то выражение, которое неуловимо, но выразительно похоже на свое несуществующее подобие. Семенов встречал это лицо в поездах и гостиницах, на сельских дорогах и в городской сутолоке улиц. Он попробовал представить это лицо за прилавком ювелирного магазина, за ресторанным столиком, в театральной ложе, либо в рабочем президиуме... Лицо уплывало, очертания его тут же искажались, принимая то неопределенное выражение, то черты смущения и полной растерянности.
Конечно же, он встречал тетю Сашу много раз, когда надо было открыть душу, когда нестерпимо хотелось говорить или плакать, либо наоборот, угрюмо молчать под чью-то врачующую, неторопливую, бесхитростную речь. И он вспоминал такие моменты, но как ни силился - не вспомнил ни одного реального лица, похожего на лицо буфетчицы. Кеха остановился в дверях буфета, повернулся лицом к тете Саше, подмигнув ей, сказал:
- Спасибо, тетя Саша. Все было... очень вкусно.
Тетя Саша часто-часто закивала головой, снова улыбаясь, благодарно ответила Семенову взглядом и легонько помахала рукой, на которой висел неизвестно откуда появившийся трафарет "Не включать - работают люди".
После обеда Семенов нашел Пал Палыча у аэропортовского склада. Скромно, но уютно устроившись в благостной тени высокого подтоварника, методично уничтожая назойливых комаров, шеф аккуратно колдовал над скоросшивателем: зеленые, синие, розовые билеты и бумажки окружали его замысловатым веером. Пал Палыч увлеченно сопел, подбирая нехитрый бумажный пасьянс.
- Главное, мальчик, отчетность, - обронил он на безмолвный вопрос Семенова.
Семенов пожал плечами и, подломив колени, растянулся рядом. Все располагало ко сну.
- Паш, у тя скрепки есть? - Невинно спросил Кеха.
- Есть.
- А дырокол есть?.. А папье-маше? Бюро?.. Бюрократ ты, Паша. А я откушал в обществе тети Саши. Тетя Саша открыла мне тайну... капустного пирога.
Шеф молчал. Он уже приобрел иммунитет к послеобеденному бреду младшего лаборанта и многозначительным молчанием выражал глубокое безразличие к его обильному словесному недержанию.
- Пал Палыч, призвать к порядку эту легкую авиацию можно? - неожиданно переключился Кеха. - Существует такой порядок? Инструкция на этот случай есть?.. Чего-ждем-то? Ждем... Выжидаем.
Ожидание действительно становилось невыносимым. Хотелось хорошей разгрузки, либо абсолютного покоя. А Пал Палыч, казалось Семенову, не испытывал никаких чувств и тем еще более угнетал парня. Семенов заводился сам и задирал шефа.