- Воронцов, так ты ещё до Нового года напьёшься. И ты мне не ответил на вопрос - а это невежливо.
- На какой вопрос? Что будем делать? Ясно что - Новый год встречать!
- Вдвоём? Это романтично! - Маша с улыбкой отхлебнула ещё. - А ещё что?
- Как что? Пить шампанское, есть гуся, слушать музыку, танцевать. Хочешь, будем телевизор смотреть?
- Телевизор? - задумалась Маша. - Нет, пожалуй, не хочу. Это всё? Вся программа? Не врёшь?
- Чего это мне врать, - обиделся Алексей, и вдруг догадался. - Маша, ты боишься?
Машка допила шампанское, поставила стаканчик на скамейку, снова прижалась к Алексею, задумчиво протянула:
- Ну, не то что боюсь..., - и вдруг засмеялась. - А ты ничего со мной такого делать не будешь?
- Какого - такого? - опешил Алексей.
Маша поцеловала его в щёку, уткнулась в замотанное шарфом горло.
- Вот ты глупый, Воронцов! Не знаешь, что мальчики с девочками делают?
- Маша, - растерянно прошептал Алексей, - клянусь, если ты не хочешь...
- Не будешь? - разочарованно протянула Машка и вдруг сообщила. - А мне и надеть нечего!
- Как это нечего? - совсем растерялся Алексей. - Ты же собиралась что-то надевать к Аборину?
- Глупый, - повторила Маша, - если я пойду к тебе, этого недостаточно.
- Почему? - Алексей зарылся в Машины волосы. - Почему? Ведь сама говорила - платье новое, сногсшибательное.
- Платье, платье, - пробормотала Маша, - ничего ты не понимаешь. Кроме платья тебя ничего не интересует?
Алексей добрался до Машкиного уха, поцеловал, спустился к шее. Маша начала поворачиваться, не открывая глаз, и вдруг засмеялась. Алексей попытался обнять её сильнее, но Машка смеялась и смеялась, уже прямо-таки захлёбываясь. Алексей попробовал было обидеться, у него это даже немного получилось, но Машкин смех звучал так заразительно, что обида быстро улетучилась, и Алексей засмеялся тоже.
- Маш! Маша! Что такое?
Повиснув на Алексее, Маша давилась от смеха не в силах сказать ни слова.
- Машка! Да что такое? Скажи! Скажи немедленно!
- А смеяться не бу...дешь? - еле проговорила Маша сквозь всхлипы.
- Так мы уже и так смеёмся!
И они захохотали оба.
- Ладно, скажу, - Машка ещё всхлипывала, уютно уткнувшись в Лёшкину шею. - Когда я была маленькая - ну, в классе втором или первом - девчонки ко мне пристали. Знаешь, говорят, что делают, чтобы дети были? А я стеснялась и отмалчивалась. Те не отстают. Я молчу. И тогда они говорят: "Вот дура, для этого писю в писю встав...". Ой, не могу!
- И что же ты? - заинтересованно спросил Алексей, наливая в стаканчик. - Не поверила?
- Если бы! - Машка снова стала вздрагивать от смеха. - Я сказала....я сказала, что они ничего не знают. Так делали только при царской власти! До революции!
Алексей поперхнулся шампанским и громко захохотал. Машка трясла его за плечи и сквозь смех повторяла: "До революции...до революции!"
Привлечённый весёлыми звуками подбежал бродячий пёс, недоумённо посмотрел на них, сел рядом и стал подвывать. Смеялись гирлянды на обоих мостах, смеялись снежинки, и только Сунжа продолжала своё: " Michele ma belle...Michele ma belle [4]...".
- Так ты пойдёшь?
- Конечно, пойду, дурачок.
Поцелуй получился замечательным, мир на минуту исчез, а потом возник вновь, и был он юн, прекрасен и полон надежд.
- Лёша, а ты загадал желание?
- Загадал.
- Какое?
- А разве можно говорить?
- Можно, теперь можно!
- Я загадал, чтоб мы с тобой вот точно так же, здесь же провожали старый год, и пили шампанское. Лет через десять. Нет, через двадцать. Точно, через двадцать - 31 декабря 1994 года. А потом пойдём встречать Новый, 1995-й год...
- Здорово! - мечтательно улыбнулась Маша и подняла лицо с заранее закрытыми глазами.
И снова губы нашли губы, и снова мир исчез в сладостной молнии.
Глядя на них, улыбнулись светящиеся окна Нефтяного института, им подмигнули разноцветные лампочки, бегущая реклама на "Чайке" со смущением предложила хранить деньги в сберегательной кассе, закружили хоровод снежинки, и даже Сунжа запела громче:
I love you.
I want you, I want you, I want you,
I think you know by now,
I'll get to you somehow,
Until I do I'm telling you so you'll understand.
Michele ma belle ... [5]
Они ничего не замечали.
Их было двое.
Резкий звук вспорол тишину квартиры. Руки застыли над клавиатурой, картинка ещё немного повисела, не желая уходить, и исчезла. Воронцов досадливо поморщился, оглянулся по сторонам. Тёмная комната освещалась только слабым светом монитора - за окнами было совсем темно. Однако! Сколько же это он просидел - часа три? В дверь снова зазвонили - ага, вот что это за звук. Подойти к двери Воронцов и не подумал - он никого не ждал, а сын обязательно бы предупредил по телефону. Небось, ошибся кто-нибудь. Не вовремя. Хотя.... Теперь Воронцов был уверен, что рассказ он допишет - большое и доброе сидело на плече и улетать не собиралось. А пока надо бы и поесть, заслужил.
Воронцов немного подумал, обозначил файл как "Грозный 1975" и отправил его в папку "Новое". В папке стало два файла, и такая картина смотрелась весьма многообещающе. Ничего, теперь всё станет как раньше, теперь он и старый рассказ обязательно допишет. Чувство всемогущества вернулось, Воронцов впервые за полгода улыбался, и даже исчезла изматывающая боль в суставах. Старый безымянный файл смотрелся одиноко, Воронцов нажал "переименовать", написал "Грозный 1995" и закрыл папку. Довольно потянулся, соединился с Сетью, прошёлся по сайтам. Теперь привычные нули не раздражали: Воронцов прямо-таки видел, как скоро они взорвутся двузначными, а может и трёхзначными числами. Совсем скоро.
Так будет... Let it be...
Воронцов сидел у окна, слушал потрескивание сковородки и улыбался. За окном по ярко освещенной улице проносились автомобили всевозможных марок, призывно сверкала реклама. Он это и видел, и не видел. Затмевая настоящее, вставал давно несуществующий город, кружился снег, сверкал гирляндами старый мост, тихо напевала Сунжа.