— Как же ты его вычислил?
— А-а, — довольно протянул тот, — здесь особая история. Он как-то на Хитровку заявился к мадам Трегубовой. Тогда она еще воровской мамой не была. Так… барышня на час. Вот Валька Обух и сболтнул ей о своих геройствах, а она мне по старой дружбе. А я, не будь дурак, в сыск донес. Помню, начальник мне сто рублей дал и часы серебряные, — важно протянул бродяга.
— Много, — согласился Федор. — И куда же ты часы-то дел? — с интересом спросил он. Не приходилось ему встречать бродяг с часами.
— Пропил! — безнадежно рубанул тот рукой. — Целую неделю кутил, — в голосе звучали горделивые нотки. — Даже на общак малость кинул. Авось и меня когда-нибудь не позабудут.
— И как же тебя величать?
Бродяга покосился на красноармейца, застывшего чуть сбоку с непроницаемым лицом, и сообщил:
— Грош!
— Ах, вот как!
Действительно, Кравчуку попадалось дело некоего Гроша, завербованного участковым надзирателем.
— Слыхал, — помолчав, добавил Федор Кравчук.
В деле имелась даже небольшая фотография, на которой Грош был не в пример моложе.
— Было время, меня сам начальник к себе зазывал, — похвастался Грош. — Кофеи мы с ним пили, а бывало, что и водочки наливал.
— Оставьте нас наедине, — приказал Федор Кравчук. И, заметив нерешительность Савелия, добавил: — Все в порядке, я сам разберусь. Как же тебя сцапали-то, Грош? — спросил Кравчук, когда Савелий прикрыл за собой дверь.
— На толкучке попался, господин начальник. Наша артель там всегда собирается.
— Ты эти свои старорежимные замашки оставь, — погрозил пальцем Кравчук. — Господ мы всех повыбили да по заграницам растолкали. Называй меня гражданин начальник. Ясно?
— А чего не понять, — почти обиделся Грош, — мы с почтением…
— Ну так что там у тебя, выкладывай.
— Тут вчерась к мадам Трегубовой гости заходили из Питера. Один такой плечистый, весовой, другой пожиже будет, но оба жиганы. Это точно! Тот, что постарше, золотыми безделушками все сверкал. А такие вещички даже не у всякого весового встретишь.
— А про золотые вещи откуда знаешь? — небрежно поинтересовался Кравчук. — Он тебе тоже, что ли, показывал?
— Да разве я ему ровня? — слегка удивился Грош. — Он вон где! — уважительно поднял подбородок бродяга. — А я кто? Так… не помнящий родства. Только я за ними из-за угла наблюдал. А сильную вещь даже в самой темени рассмотреть можно, — уверил Грош. — Как пить дать, золото это было!
— С чего ты взял, что это гость мадам Трегубовой, может быть, залетный какой? — серьезно засомневался Кравчук. Грош сдержанно улыбнулся над наивностью начальника.
— Это какой же такой залетный в самую темь на Хитровку явится, да еще с такими вещицами! Обдерут его как липку. А вот если от мадам Трегубовой идет, тогда другое дело, — развел он руками, — это как ежели при нем охранная грамота была бы. За непочтение и голову могут оторвать.
— И что там дальше было? — все более втягивался в разговор Кравчук.
— Пока я там рядышком стоял, они о делах каких-то своих говорили… Кирьяна поминали… Я тут покумекал малость и думаю, что гости хотят дело какое-то крупное замутить, вот решили московских жиганов в долю взять.
— А Кирьян что?
— Без Кирьяна в Москве ни одно большое дело не обходится.
— Может, слышал, о чем говорили?
— Не разобрал, — выдохнул Грош, — как на духу говорю! А только вокруг питерского гостя Костя Фомич ужом вился. А он всегда там, где большими деньгами пахнет. И такого человека, как Кирьян, на безделицу звать бы не стали, — уверил Грош. — Не тот калибр!
— Хорошо, я тебя отпущу, — подумав, сказал Кравчук. — Потолкайся на Хитровке и поспрашивай как следует, что там гости надумали.
Грош скосил недобрый глаз на Федора.
— За такие расспросы, гражданин начальник, можно и без головы остаться. Ты бы меня не учил, что нужно делать. Я сам потолкаюсь среди своих, может, кто что сболтнет, авось где и сам чего услышу. А если что прознаю интересное, так сразу тебе дам знать.
Грош был понятен. Хитроват, конечно. Как же без того! Но склад ума у него авантюрный. Такие люди встречаются практически во всех сословиях. Шпионить за ближними для них такое же обыкновенное дело, как дышать.
— Сколько тебе платили в сыске? — по-деловому поинтересовался Кравчук.
— На выпивку хватало, да еще мог и барышень кренделями побаловать, — степенно протянул Грош.
— Денег я тебе дать не могу, — честно объявил Кравчук, — но паек будешь получать приличный.
Грош почесал затылок.
— Паек-то оно, конечно, подходяще, — без особой радости сообщил Грош, — только, бывало, мне и водочки наливали за особое старание.
— Водки не обещаю, — строго заметил Кравчук, — но самогона, может, налью.
— А больше мне и не надо. Благодарствую, — произнес босяк. Он чуть наклонил голову. А потом вспомнил, что нынче во дворе не царские времена и все вокруг товарищи, достойно разогнулся.
— Кондрашов! — громко крикнул Кравчук. — Кондрашов! Да чтоб тебя!.. Да где тебя черти носят? — в сердцах добавил Кравчук, когда оперативник перешагнул порог. — Вот что, проводи этого… товарища до выхода и смотри, чтобы ему по шеям не надавали, а то у него вид не очень респектабельный.
— Какой? — часто заморгал Савелий.
— Одежда на нем старая: чего доброго, снова в каталажку запрут. — И уже когда Грош стоял на пороге, Кравчук неожиданно спросил: — А верно, что ты когда-то уркаганом был?
Грош застыл в дверях, а потом медленно повернул голову.
— Откуда тебе это известно, гражданин начальник?
— Чего это личико-то у тебя перекосилось? Уж не заболел ли ты часом?
— Кто тебе об этом напел?
— Никто, — честно ответил Кравчук, улыбнувшись, — это в твоем досье отмечено. А царские сыскари народ дотошный.
— Значит, надул меня сыскной надзиратель…
— Как же ты титул-то свой потерял?
— Хм… По молодости случилось, — чуть помявшись, заговорил, оправдываясь, бродяга, — я тогда на тобольской каторге срок тянул. До курева очень жадный был, а тут смотрю, на шконке кисет лежит, табачком по самую горловину набит. Я и шинканул из него малость на козью ножку, а тут один уркач заприметил и меня за руку сцапал при свидетелях. Думал, дупло забивать станут, ан нет, обошлось. Надавали по мордасам да отпустили восвояси. С тех пор я «не помнящий родства».
— А если уркачом себя объявишь?
— Прирежут, — просто констатировал босяк. — Такие вещи в нашем мире не забывают, — и, не прощаясь, притворил за собой дверь.
Васька Кот поставил две кружки пива на мокрый стол и торжественно объявил:
— Свежак! Я сюда часок назад забежал, опрокинул одну кружечку, так пиво словно живая вода по жилочкам пробежало.
Хрящ взял стеклянную кружку и посмотрел пиво на свет. Оно выглядело красивым, искрящимся. Сверху пышной горкой колыхалась белая пена. Ее полагалось сдуть. Вообще это был целый ритуал. Желательно пену сдуть с первого раза, на что был способен не каждый любитель. При этом нельзя было расплескать пиво. А клочья пены летели на многие метры, заляпывая столы и стулья.
Хрящ невольно улыбнулся, вспомнив о том, как однажды он с флотскими приятелями устроил соревнование по сдуванию пены. Тогда ему удалось выиграть сто рублей. В царское время это были очень большие деньги.
— Ты чего улыбаешься? — недоверчиво спросил Вася Кот, покосившись на напарника.
— Да так, — неопределенно пожал плечами Хрящ, улыбнувшись еще шире.
Он слегка наклонил кружку и резко, но совсем не сильно дунул. Пена слетела с края кружки и шлепнулась на дощатый пол.
— Ловко, — искренне позавидовал Васька Кот, — я так не могу, обязательно пиво пролью.
— Я тоже не сразу научился, — заметил Макар Хрящ, — прежде море пива выпил.
Как и предполагал Макар, от самых дверей мадам Трегубовой Фомич пустил по их следу дозорных. Обыкновенную пацанву, совершенно не различимую в полутьме и чрезвычайно подвижную — как стая вспугнутых воробьев, — попробуй тут уследи за ними! Московским жиганам ни к чему знать, где остановились питерские, не то время, чтобы доверять. Макар и раньше не любил незапланированных визитов, и уж тем более не хотелось, чтобы его тревожили сейчас.