Острая жалость заставила на мгновение замереть. Утбурд! Нельзя же так! Девчонка помогла кораблю, а её швыряют на ложе капитана и почти насилуют. Фьялбъёрн сцепил зубы. Но и по-другому не выйдет! Только телесное слияние даст ей силу «Линорма» так быстро, как нужно!
— Расслабься, — шепнул он на ухо девушке, всё же отпуская её руки и мягко поглаживая по волосам, шее, плечу. — Иначе никак, слышишь? Иначе я бы не стал…
Выгнувшись, та хрипло вскрикнула и попыталась сжаться, но Фьялбъёрн, медленно двигаясь в тугой жаркой плоти, крепко прижал девушку к себе, продолжая оглаживать, успокаивать и отвлекать, виновато шепча, что придёт в голову.
Мощные потоки целительной мощи входили в пораженное смертельной магией тело с каждым толчком, наполняли, оживляли, кружили сладостным бесконечным танцем. Боль стиралась лаской, холод растворялся жаром, слабость таяла под напором силы, и Фьялбъёрн сам каждой частицей тела чувствовал это, сливаясь воедино и с кораблем, и с горячим телом под собою.
Всё закончилось быстро — тут уж не до собственного удовольствия, а девушке и подавно: ворожея часто и тяжело дышала, сжимая кулаки. Фьялбъёрн убрал с ее высокого лба еще мокрые от морской воды чёрные прядки и провёл по щеке — перелившаяся жизнь радостно ответила, чуть покалывая кончики пальцев.
— Вот и всё, — шепнул он. — Сейчас выпьешь горячего…
Едва он договорил, как в дверь что-то поскреблось. Фьялбъёрн вскочил с постели, на ходу натянув штаны, и выскользнул из каюты, прикрыв дверь собой, — нечего глаза таращить. Кракен Тоопи, сияя, как начищенный медный таз, держал в щупальцах большую деревянную чашу с глёгом, от которого исходил дурман специй, вина и мёда.
— Всё, как вы велели, мой ярл!
Фьялбъёрн взял чашу:
— Это для девушки, — уточнил и принюхался, голова тут же пошла кругом от запаха. — Подойдёт?
Кракен пожал плечами, щупальца хлестнули по воздуху:
— А почему нет! Ну, поспит подольше! Щепотку туда, щепотку сюда… И как она? С виду горячая красотка, а… там?
— Скройся с глаз моих, развратник, — хмуро ответил Фьялбъёрн и, открыв дверь, снова нырнул в каюту.
— Не подходи, — неожиданно раздался глухой голос ворожеи.
Фьялбъёрн замер в нескольких шагах от постели. Девчонка по-прежнему лежала на кровати, только повернувшись набок и прикрывшись покрывалом, но в руках сжимала нож Лирака. Ослабевшие пальцы едва удерживали костяную ручку — всё-таки жизнь каюты сможет излечить её через время — не сразу.
— Послушай, девочка…
— Нет!
Пальцы ворожеи дрогнули, голос был хриплым, но твердым, а в чёрных глазах ненависть мешалась с предупреждением:
— Не приближайся! Иначе одному из нас не жить…
Фьялбъёрн не изменился в лице. Поставив чашу на столик у кровати, он отошёл к большому деревянному сундуку и откинул крышку. Достал изогнутый ярлунгский нож с украшенной бирюзой и яшмой рукоятью, повернулся и протянул девушке.
— Возьми тогда этот. И сталь получше, и заточен самим Кардахом из Ярлунга. С ним будет надежнее. Бери.
Миг — чёрные глаза смотрели напряжённо, недоверчиво, ещё чуть-чуть — точно схватит и воткнет в сердце хозяина корабля. Потом в душе девушки будто что-то сломалось. Послышался стук, Фьялбъёрн опустил глаза — на полу лежал нож с костяной ручкой. Но подрагивающие пальцы — красивые, длинные, такие бы целовать — не тянулись к ярлунгскому клинку.
Фьялбъёрн уронил его рядом с ножом Лирака, шагнул к постели и быстро сунул чашу с глёгом в холодные ладошки.
— Пей, это поможет согреться.
Подтянув выше огромное меховое покрывало, сел рядом, укутал незваную гостью, осторожно прижал к себе. Девушка вздрогнула и неожиданно приникла всем телом, будто ища защиты и утешения. Это у него-то… Снова пронзительно и больно потянуло виной — не так он хотел бы отплатить за помощь.
— Ну что ты, — шепнул Фьялбъёрн, обнимая девушку крепче и начиная поглаживать встрепанные волнистые волосы, по цвету не уступающим бархату нарядов Госпожи Ночи. — Всё позади. Всё будет хорошо. Ты сильная, храбрая, ты всё сделала, как надо… Больше тебя никто здесь не обидит, обещаю. Всё будет хорошо.
Он сам не понимал, почему так говорил. Просто чувствовал, что сейчас это нужно. А ещё чувствовал боль и тьму — они плескались в сердце гостьи — и становилось так тоскливо и холодно, что только и оставалось прижимать её к себе, мягко укачивая и поправляя меха, чтобы поскорее успокоилась и заснула.