— Ты говоришь, будто знаешь, кто такой Птааг и почему он мне помогает, — сказал Мюллер.
Сигнет посмотрел на него, как на дурачка, и сказал:
— Птааг — ты сам. Твоя главная шизоидная компонента. Фантазия — она как шизофрения, только прет не напрямую, а через внешний думатель, а он параноические эффекты умножает и отчасти направляет. Вот дети, например, выдумывают себе воображаемых друзей…
— Я видел Птаага ясно, как тебя! — перебил его Мюллер. — Он не воображаемый!
— Видел — это ненормально, обычно у них только голоса слышны, — сказал Сигнет. — Когда вернешься в реальность, сходи к психиатру. Размах фантазии у тебя великоват, лучше заранее провериться, до манифестации.
— А что будет, если я прикажу Птаагу тебя прогнать? — спросил Мюллер. — Или вообще убить?
— Все нормально, вначале все злятся, — невпопад сказал Сигнет. — Потом начинают отрицать, потом торговаться, потом что-то еще, не помню…
Мюллер положил руку на рукоять церемониального кинжала в ножнах на поясе. В глазах Сигнета появился испуг.
— Эй, ты чего? — воскликнул он. — Это не сработает, в реальности ничего не будет, только больно и страшно…
— Больно и страшно — это хорошо, — кивнул Мюллер и вытащил кинжал.
— Ты что, совсем тупой?! — завопил Сигнет. — Ты в своей фантазии стал богом! Ты что угодно можешь пожелать, все исполнится! Такое можешь наворотить, а тратишь последние желания…
Мюллер сделал выпад и рассек горло Сигнета от уха до уха. Сигнет захрипел, забулькал и стал захлебываться. Мюллер отступил на шаг, чтобы не забрызгаться (но все равно забрызгался) и рассеянно пробормотал:
— На что хочу, на то и трачу.
Дождался, пока Сигнет перестанет дергаться, подошел, вытер кинжал о простынь, положил рядом с телом, так далекие предки клали в курган вождя убившее его оружие. И вдруг…
— Опаньки, — сказал Мюллер. — Либо меня глючит, либо одно из двух.
Мертвого тела на кровати больше не было, оно исчезло. Это случилось не плавно и постепенно, а мгновенно — только что было и вот уже нет. Прямо на глазах Мюллера. Если верить сказкам, в таких случаях должен послышаться хлопок, когда воздух заполнит пустоту, но никакого хлопка не было, странно. А еще более странно, что личные вещи Сигнета с прикроватной тумбочки исчезли, а кровавое пятно на простыне осталось.
— Надо чего-нибудь пожелать, — сказал Мюллер сам себе. — Чего-нибудь странного. Хочу, чтобы Ион стал черножопым, бу-га-га!
В коридоре послышались шаги. Дверь открылась, в нее просунулась конопатая мордашка давешней рабыни.
— Господин Мюллер, с вами все в порядке? Ой, божечки! Давайте, я перевяжу!
— Это не моя кровь, — сказал Мюллер.
— А чья? — удивилась рабыня-сестренка. — И что вы делаете в пустой палате? Это же тринадцатая.
— Я тут удивляюсь, — сказал Мюллер. — Почему в дурдоме в разгар эпидемии пустует палата?
— Наверное, кого-то выписали час назад, — предположила рабыня. — Давайте, пойдемте, проверим.
— Пойдем, проверим, — согласился Мюллер.
Они прошли на пост, Мюллер открыл журнал учета больных, стал изучать. Девка оказалась права, обоих больных из тринадцатой палаты выписали час назад. А пациент по имени Сигнет в отделение не поступал ни сегодня, ни вчера, ни позавчера. И господин Ион в обозримом прошлом никого лично не приводил. Но кровь на простынях — не галлюцинация, порезов нигде нет ни у Мюллера, ни у сестренки, а кровь свежая, откуда взялась — одним богам известно. Кстати о богах… Может, все-таки вызвать Птаага, попросить объяснить? Но осталось всего полчаса… уже меньше… И что, если Сигнет соврал, и спусковой механизм конца света не определяется по времени, а запускается той самой последней молитвой, как Мюллер думал раньше?
— О, вот ты где! — послышался голос Иона.
Мюллер повернул голову и остолбенел — Ион стал черножопым.
— Что такое? — настороженно спросил Ион. — Мюллер, на тебе лица нет!
— Я схожу с ума, — констатировал Мюллер. — Мне мерещится, что ты черножопый.
Ион улыбнулся.
— Я действительно черножопый, — сказал он. — Родился в диком лесу за южным морем, мальчишкой меня поймали пираты, привезли в Палеополис, подарили мэру как диковинку, стали учить по приколу грамоте и устному счету, а потом вдруг оказалось, что я умнее многих белых. Мэр купил мне место в университете… да ты должен помнить, я же на год раньше тебя учился!
Мюллер вспомнил. Точно, был такой студент, местная достопримечательность, на вид обезьяна обезьяной, но отличник, притом не зубрила, а правильный отличник, по жизни умный, не только за партой. Про него столько разных анекдотов ходило, как такое забыть? Но минуту назад Мюллер точно знал, что ничего подобного не было. Или было?