И уже не пепел — ароматые цветы сливы летели по воздуху, очищали разум, помогали вернуть утраченное самообладание.
Втянулись в пальцы алмазные когти, исчезли крылья, пропала звериная жажда крови. Человек остался… и с открытыми глазами сделал шаг в сторону, уходя с проклятого лезвия.
Наваждение исчезло: правитель царства Шу снова стоял перед князем ада в комнате с зеркальными стенами. В нескольких шагах от них замер Лу Цунь.
— Битва окончена, — Ян Байлун говорил ровно так, как ощущал себя сейчас: спокойно, уверено и слегка отстранено, — все камни снова вернулись в чаши. Достоин ли я благосклонности Неба, решать не вам. Я потерял слишком многих, чтобы сдаться на вашу милость. Быть мне жизнью или смертью, таким, как вы я не стану — вы сами вложили в мои руки ключ к пониманию этого.
Он раскрыл ладонь, открыв взору присутствующих маленький нежно-розовый цветок.
Гневно задышал генерал. Глаза Сунди-вана недобро сверкнули, губы искривились в злой улыбке.
— Ты так уверен, Дракон? Что ж, подойди и посмотрим. — Он описал руками маленький круг — будто огладил небольшой мяч — и протянул господину Ян таинственно мерцающий мешочек из Тьмы. — Выбирай.
И когда его гость, нахмурившись, разглядывал золотую табличку в своих пальцах, расхохотался.
— И почему я не удивлен?
На металлическом слитке в ладони Белого Дракона, щетинясь множеством резких линий, ясно читался иероглиф «Разрушение».
Глава 1.25
Господин Бин
Злость и обида клокотали, разливались по венам жидким пламенем, разъедали нутро, вгрызались в кости, черным маревом затмевали разум. Ему стоило огромных усилий сдерживать их. Но как же нестерпимо хотелось кричать от несправедливости, от незаслуженной обиды, от ненависти к тому, кто стоял перед ним, а больше всего — от собственной глупости.
Как мог он быть таким легковерным? Как мог возомнить, что Великий Цзя Циньху и вправду признал его равным себе, прельстился его доблестью и удалью в сражениях? Не оттого ли, что слишком сильна была в нем жажда славы, слишком долго утолял он ее, лишь издали глядя на чужие успехи, и когда, наконец, Небеса улыбнулись ему, совсем помешался от счастья, взлетел высоко в мечтах своих, раскрылся… забыл об осторожности и о том, что полная луна рано или поздно становится ущербной.
И вот теперь тот, кто поманил его, кто сулил признание и почет, безжалостно втаптывает его в грязь.
За что? Разве заслужил он хоть чем-то подобное? Разве могла быть у императора опора более надежная? Разве не он рисковал за своего государя жизнью? Своей и сотнями, тысячами других, вверенных ему? Он принимал за правду и похвалу, и ласковые улыбки, и посулы и сладкие речи, — все, чем потчевал его правитель.
Лишь одним он прогневил Великого Тигра — оказался достаточно проницателен: понял, что им пользуются, словно дорогой, но набившей оскомину потаскухой, и вот-вот отдадут на потеху толпе. Понял — и не смирился с подобной участью.
И даже тогда — воистину, глупости нет предела! — он все же надеялся… Что все наладится, что его простят. Что император оценит наконец его смелость и самоотверженность. Должно быть, горные духи отняли его разум.
Сейчас, смотря в нечеловеческие глаза князя демонов, в которых ясно читалась насмешка и то удовлетворение, с которым голодный зверь насыщает свою утробу, Лу Цунь ясно понимал: с ним мирились, его терпели, пока он приносил пользу. И только. Злость заставила его скрежетать зубами, и до боли стискивать в руке древко глефы.
Прежний повелитель пил его унижение, жмурясь от удовольствия, будто пробовал изумрудное вино на персиковом пиру. «Ты ничтожество, — говорил его взгляд, — никто… Твое место — у ног моих. Исполнять мою волю — и сдохнуть, когда придет время».
Генерал изнывал от стыда и уязвленной гордости, и злоба его распалялась еще больше, будто он тушил огонь дровами. Ярость застила глаза и скручивала в узел мышцы. Его трясло… И все казалось, что он бежит по скользкому и шаткому мосту подобно тем несчастным, которых они видели по пути сюда. Бежит — и вот-вот сорвется вниз.
Он смог бы сохранить хоть внешние признаки спокойствия, находись они здесь с Жестокосердным вдвоем, но присутствие проклятого Дракона напрочь лишило его такой возможности. Изменник, враг, счастливый соперник, которому досталось то, то принадлежало Лу Цуню по праву — поводов ненавидеть его было предостаточно. Когда-нибудь, со временем, он, пожалуй, смог бы забыть все это по отдельности. Но только не то, что тот стал свидетелем его позора. Этого Малый Тигр Поднебесной не спустил бы никому и никогда.