Ненависть никуда не делась, но теперь не мешала мыслить ясно. Пальцы разжались, позволяя Ян Байлуну дышать. Генерал встал и еле подавил в себе желание как следует пнуть того под ребра. Нет, пусть знает, что он мог это сделать, мог — и пощадил его. Это унижение хуже побоев. И, сделав несколько не слишком уверенных шагов — его слегка вело в стороны — поднял с пола золотой слиток.
— Владыка Янь-Ван! — воскликнул он и повернулся к Дракону: тот приподнялся на локте, дышал сипло, то и дело заходясь лающим глухим кашлем и не делал попыток ни выхватить табличку, ни добраться до него. Неужели сдался? — Теперь ты узнаешь, какого это, когда у тебя из-под носа уводят то, что ты хотел заполучить.
По табличке пробежала яркая лиловая молния.
— Глу…пец, — донесся до него прерывающийся тихий голос. — То, что значит для тебя так… много, не представляет для меня цен… ценности. Так было вс… всегда.
«Что?»
На мгновение показалось, что сияние на его ладони померкло, и сама табличка стала сразу не столь притягательной. Будто вместо жемчужины он обнаружил в своей руке рыбий глаз.
«Нет! Этот двуличный змей не обманет меня!»
Генерал резким злым движением переломил светящийся слиток, ощущая внутри досаду и пустоту.
Мгла окутала его, ладонь обожгло ярким золотым сиянием, а выжженная на коже печать «Разрушение», отчего-то показалась рабским клеймом.
Проклятый дракон все же сумел испортить ему радость победы.
Злость душила, колола острыми иголками. Лишь желание удержать лицо не позволило ему показать ее во всей красе. Он призвал всю свою волю и заставил себя дышать и ждать, как бы это ни было сложно.
К тому времени, как Тьма расступилась, оставляя генерала напротив сверкающих пурпурными молниями врат, ярость его заледенела и обрела иную форму, превратившись в решительность и упрямство.
Он не дал себе времени на размышления и сомнения. Лицо его было сосредоточенно, а шаг — быстр и четок. И к вратам Разрушения и Ранения он шел так, словно собирался на смертный бой. Он готов был сражаться с Хранителем врат, с самой Тьмой, со всем миром, если придется. Поэтому когда непроницаемая темная завеса разошлась перед ним, и он с размаху окунулся в чистый поток белого света, ласкового и теплого, то остановился в нерешительности.
Странный, будто сотканный из этого самого света, Голос произнес:
— Здравствуй, дитя!
И вся злость, все упрямство растворились, уступив место искрящемуся сиянию. Слышать и не внимать ему казалось не просто невозможным — немыслимым. Лу Цунь задышал ровно и спокойно.
— Что ты выберешь: продолжить свой путь или родиться заново?
— Продолжить! — ответил он, улыбаясь всем своим существом. Будто это была игра, только он забыл об этом когда-то давно.
— Храброе дитя, — улыбнулся в ответ Голос. Странно, разве голос может улыбаться? Но этот мог, и от улыбки его захотелось зажмуриться и заурчать. — Мне придется взять с тебя плату. Что-то, чем ты дорожишь. Таковы правила. Но что? Посмотрим… — Голос помолчал немного, а потом продолжил с некоторой грустью: — В мире так мало того, что по-настоящему тебе дорого. Что ты отдашь мне — свой талант воина или свое доброе имя?
Радость его омрачилась, словно туча заслонила солнце. Имя… он бы много лишился, чтобы сберечь его блеск и славу. Только что ему делать с добрым именем без умения сражаться? Разве не последнее — суть его и цель?
— Имя, — произнес он, помолчав, и звук собственного голоса вызвал вяжущую горечь на языке. — Может, потеряв его, я развяжу себе руки?
— Кто знает, дитя, — отозвался Голос. — Небесная удача предопределена, но человеческая — лишь в твоих руках, помни это.
Лу Цунь кивнул и обратил свой взор на лежащую перед ним дорогу — одну из множества устремленных вдаль. Она начиналась под его ногами — а дальше ветвилась, разрасталась, и сотни ветвей ее расходились в стороны, показывая разные варианты будущего. Каждый шаг, каждое решение ведет к новой развилке. Пусть так. Он пройдет этот путь до конца. Но никто больше не посмеет использовать его в своих целях.
Он кивнул своим мыслям, сделал короткий вздох — и решительно шагнул на одну из дорог. Яркий свет окутал его, слившись на мгновение — или целую вечность — воедино. И там внутри, в самой сердцевине этого сияющего кокона раздавался тревожный и манящий звук боевых барабанов.