— Там что-то ужасное, — произнесла она серьезно и печально. — Кажется, я плохой человек. Недостойный.
Иначе почему ей так горько? Почему так часто встает перед глазами видение нелепого букета марены, перевитого желтым шнуром? Предательство… Может ли быть что-то более тяжкое, чем этот проступок?
— Нет-нет, перестань на себя наговаривать, ты такая хорошая, И-цзе! — с жаром принялась убеждать барышня Дин, темные глаза ее блестели словно в лихорадке. — Я уверена, если ты и совершила что-то плохое, то лишь потому, что тебя заставили. Разве не ужасно быть женщиной, сестрица?
— Да, нам приходится сложно, — согласилась госпожа И. — Но каждому свой путь, правда?
Они вместе дошли до той части дворца, где жила госпожа Дин, вместе поднялись в ее покои. Там хозяйка дома прилегла, а гостья приказала жоу-чжи поставить цветы в вазу и принести все, что нужно. А потом заварила чай, названный в честь богини милосердия, чтобы успокоить сердце сестрицы Дин.
Девушка расслабилась и даже задремала, и Госпожа И, мягко ступая, чтобы не потревожить спящую, покинула ее дом.
Она шла по саду, раздумывая, не срезать ли еще цветов, когда вокруг нее закружились-загладели прислужники.
— Прекрасная госпожа, вам послание! Послание! — верещали они.
Девушка протянула руку, забирая из маленьких цепких лапок аккуратно сложенный лист. Отослала жоу-чжи — и замерла в тревожном недоумении: этот строгий почерк был ей знаком. Что же могло понадобиться от нее господину Гэн?
Этот человека она опасалась: он тревожил ее, к тому же она не совсем понимала его намерения. Даже взгляд его ей было сложно выдерживать. Иногда ей казалось, что он не выделяет ее из общего числа, а иногда — что кружит рядом, впрочем, не приближаясь.
Она невольно дотронулась до волос, будто желая поправить прическу — жест, который выдавал ее волнение — и на миг удивилась непривычному ощущению: пальцы вместо тяжелого узла волос дотронулись до открытой шеи. Щеки тут же вспыхнули. Еще и это…
Проснувшись сегодня от сотрясающих землю ударов, она не сразу оценила свой вид — не до того было. И только позже осознала — она спала тщательно одетой — складка к складке. Вот только белое нижнее платье, которое она носила днем раньше, было заменено на нежно-розовое и еще прическа… Он зачем-то поменял ей прическу.
Все это смущало и пугало ее: зачем, для чего? А стоило представить, как он распускает ее волосы или снимает нижнее платье… Нет, лучше даже об этом не думать.
Она прогнала от себя ненужные мысли и вернулась к посланию. Оно было кратким.
«Госпожа, жду вас вечером в Павильоне Розовой яшмы. Не стоит бояться. Я желаю лишь созерцать цветы и слушать песни о текущей воде и горных вершинах».
Она несколько раз прочла записку, чтобы убедиться, что ей не показалось.
И что же ей делать? Идти одной на встречу с мужчиной неприлично и… страшно. Не за себя — отчего-то она была убеждена, что господин Гэн из тех людей, чье слово нерушимо — и даже не за свое доброе имя. Но стоило подумать о том, чтобы остаться наедине с этим человеком — и на душе становилось неспокойно. Что-то внутри кричало ей: «Нет, не ходи! Он опасен, он способен причинить тебе боль». И необъяснимая тревога заполняла все ее существо.
И в то же время лисой из норы высовывало свой нос любопытство. Ах, это чувство сгубило немало женщин. Но все же, все же… " Слушать песни о текущей воде и горных вершинах». Отчего он так убежден, что она прекрасно играет? Она сама вовсе не испытывает такой уверенности. Что если он будет разочарован?
Эта мысль неприятно кольнула, на миг показалось, что нет ничего хуже, чем осуждение в его глазах.
«Нет, это никуда не годится, — пожурила себя госпожа И, — зачем мне бояться того, что я плохо играю, если я все равно не собираюсь никуда идти. Или собираюсь?»
Она спрятала записку и решила подумать обо всем этом позже, не сейчас. Сейчас у нее и без того есть, чем заняться.
Она решила — и не думала. Совершенно. Вот совсем. Ни когда гуляла по саду, выбирая путь подлиннее, да уголки поукромнее, ни когда срезала цветы, чтобы украсить ими свои покои, ни когда, вернувшись, ненадолго прилегла отдохнуть. Только, если бы ее спросил кто-то, что за цветы она выбрала в этот раз, она бы далеко не сразу нашлась с ответом.
К вечеру она совсем извелась от беспокойства. То она решалась идти к павильону, то неожиданно не хотела это делать. И сама смеялась и сердилась на себя за эти метания.
«Я пойду к Павильону Розовой яшмы — наконец заключила она. — Ведь он совсем недалеко. Я просто прогуляюсь, в этом ведь нет ничего плохого?»