— Ватанабэ всё посчитала, — говорит Жуковски, взвешивая в руке кирпич. — Она очень хороша в точных науках. И химии. Как и Минако.
— Мои родители варили мет, — подтверждает Минако. — У меня по химии высший балл.
— Пошли отсюда, — говорит Тара, хватая Фенстерматчера за рукав толстовки. — Я больше тебя с ними и на минуту не оставлю!
— Какая милота, — тянет Жуковски. — Но, если ты хочешь вернуть своего друга с того света, выбора у тебя нет. Ты же сама слышала врачей. Надежды особо никакой. Мы — единственный шанс Макса.
— Да, но не ценой же жизни моего парня! — рычит Тара. — Пойдём отсюда, Никки, мы ещё даже не целовались ни разу. Ты не можешь отбросить коньки раньше этого!
Ватанабэ отвратительнейшим образом хихикает, чем выбешивает Тару ещё сильнее.
— Не смей, — тычет она пальцем в её сторону. — У тебя вообще никакого парня не будет. Если Макси-плакси отчнётся… когда Макси-плакси очнётся, я тебя и близко к нему не подпущу!
— Успокойся, — встревает Фенстерматчер. — Всё будет нормально. Верь мне. И ещё… мне нравится, когда ты зовёшь меня “Никки”. И что наконец признала вслух, что я твой парень. Если ради этого стоит получить сотрясение мозга, то цена не так уж и велика, я считаю.
Считает он. Посмотрите на них. Кругом одни счетоводы.
Тара шумно выдыхает и заламывает пальцы. Этот идиот звучит так, будто кирпичом его уже огрели по голове, а не только собираются. Мать его за ногу! Николас Фенстерматчер — это же разумный парень! Он всегда поступал по уму и по правилам. Это Тара с ним такое сделала, да? Она виновата?
— Я буду называть тебя как только захочешь, только пойдём отсюда!
— Я могу плюнуть в неё оцепеняющим ядом, — предлагает Минако.
— А я могу сломать тебе шею одним мизинцем, — отвечает ей Фенстерматчер.
— Захлопнись, а? — говорит уже Жуковски. — Иначе подпалю тебе волосы, и твоя зазноба тебя разлюбит. Они у него отрастают дольше, чем кожа, — поясняет он Таре. — Хрен знает почему, но помню, мы как-то тренировались, и я выпустил в него столб пламени, так смешно было. Он лысым похож на…
— Давайте уже начнём, — перебивает его Фенстерматчер, смутившись.
— Да чё ты так паришься-то? — снова подаёт голос Жуковски, когда Тара со стоном прячет лицо в ладони. — Я сто раз ломал ему шею, руки, позвоночник. Ни черта ему не сделается.
Тара решает, что повторять в сотый раз очевидные вещи, что все те разы Фенстерматчер был при полных силах и в здравом уме, а сейчас явно — нет (особенно последнее), бессмысленно. Помимо того, что Ватанабэ могла напортачить с пропорциями, ему ещё теперь и больно будет. Но, кажется, никто этим, кроме Тары, не обеспокоен. Таре не нравится в одиночку тусоваться на стороне здравого смысла. Обычно она по другую сторону баррикады. Мир воистину сошёл с ума.
— Обещай, что поцелуешь меня, если я умру, — говорит Фенстерматчер, когда Жуковски, вооружившись кирпичом, всё-таки становится позади него.
— Обещаю, что найду способ тебя воскресить, а потом сама убью, — рычит Тара, а потом зажмуривается, потому что Жуковски со всей дури обрушивает кирпич на голову своего лучшего друга, и тот с глухим вскриком падает на пол.
— Как думаешь, точно получилось сотрясение? — спрашивает Ватанабэ, набирая в шприц какую-то сомнительного вида жижу.
Тара смотрит, как по полу растекается лужа крови из головы её бездыханного парня и забывает, как моргать.
— Коли уже, твою мать, — бормочет она, моля про себя всех известных богов разом, чтобы ей не пришлось оплакивать ещё и Фенстерматчера. Или отчитываться Кроссу. Возможно, последнее пострашнее похорон будет.
Ватанабэ тем временем, брезгливо переступив лужицу крови, склоняется над Фенстерматчером и колет ему в руку их неапробированный эликсир жизни. И после этого ничего не происходит. Вообще ничего.
— И сколько нам ждать, прежде чем смириться и вызывать катафалк? — невзначай интересуется Жуковски.
— Кто знает, — говорит его девушка. — Мы же раньше не пробовали такое.
— Что? — изумляется Тара. — Даже на мышах?
— Я боюсь мышей, — пожимает плечами Ватанабэ.
— А мне они нравятся, — отзывается Минако. — Я бы не позволила издеваться над невинными мышками.
— Кажется, я хочу, чтобы ты плюнула в меня оцепенением, забвением или чем-то вроде этого, — произносит Тара, падая в кресло. — Может, скорую вызвать?
— Не, — говорит Жуковски. — Сам очухается. Если мы его реально убили, то ему надо пару суток, чтобы вернуться к жизни. Один раз я ждал его воскрешения дней пять. Короче, надо тупо ждать.
И они ждут.
***
— Он всё-таки меня убил, да? — хрипит Фенстерматчер, и Тара от неожиданности дёргается и выпускает из своей руки его руку.