Солженицын обвиняет русских в отсутствии ударного, окончательного решения еврейского вопроса. Нет, у евреев были века истории, и у русской администрации тоже были не "всенародно избранные гаранты", а века. По правопреемственности с римской-то империей не поменьше опыта. Кофеёк, газетка, департамент, кофеёк, газетка, департамент. А ну-тка ПОСПОРЬ. Людей-то нет, есть СИСТЕМА. СИСТЕМА сожрёт всё. Анонимно, так что и мстить некому. И никакие арабские "шариаты" и "шулхан-арухи" здесь не помогут.
Так же пилили РУССКО-НЕМЕЦКИЕ дворяне и другие народы. И споткнулись не на финнах, поляках или евреях, споткнулись на основном колониальном народе русских.
Солженицын много пишет в своём исследовании о неудаче еврейской земледельческой колонизации, когда на протяжении десятилетий царское правительство делало всё мыслимое и немыслимое, чтобы приучить евреев к производительному труду, а евреи предпринимали не менее героические усилия чтобы никогда и ни при каких условиях не жить в нижних девяноста шести процентах социальной пирамиды.
С сарказмом автор описывает как евреи-земледельцы ломали сельскохозяйственные орудия, морили скот, бежали куда глаза глядят, занимались чуть ли не членовредительством. Картина мягко говоря впечатляющая, особенно если сопоставить её с параллельным идеологическим визгом по поводу того, что евреям запрещают работать, мешают работать, не дают работать. Это блестящие, прямо-таки хрестоматийные страницы солженицыновского исследования.
Но подлинной грандиозности картины происходящего автор тем не менее не понимает. Даже не видит в упор. Не видит, как в то же самое время русские крестьяне, дикие примитивные люди, находящиеся на уровне чуть ли не подсечно-огневого земледелия Африки, ломали плуги, сопротивлялись любым улучшениям своего быта, убивали врачей и агрономов, да и грабили и разрушали хозяйства колонистов-европейцев в Новороссии, основном районе и еврейской земледельческой колонизации. Кто был основной социальной базой большевиков во время гражданской войны на Херсонщине и в Крыму?
Русские крестьяне. Сквозь русские деревни белогвардейцы проходили как сквозь строй. Вдогонку неслась матерная ругань, плевки. Отставших и раненых добивали кольями, рубили топорами. Кто из народной толщи поддержал белое офицерство? Да немецкие колонисты, сначала дочиста ограбленные, а потом почти полностью вырезанные русскими крестьянами и евреями. И какая интеллигенция, не аристократия - "малый народ", а разночинная интеллигенция могла появиться от такого народа, каким были не евреи, а русские даже в конце XIX века?
Солженицын сам не понимает сути своего сопоставления еврейского и крестьянского вопроса, когда пишет:
"К моменту вступления на престол Александра II уже столетие как перезрел и неотклонно требовал своего разрешения в России - крестьянский вопрос. Но вдруг выступило, что не с меньшей настойчивостью требовал себе решения и вопрос еврейский - не столь давний в России, как застарелое и дикое крепостное право, и до сих пор не казавшийся столь масштабным для страны. (А отныне - весь XIX век насквозь, и в Государственной Думе до самого 1917 года - вопросы еврейский и крестьянский будут то и дело оказываться смежны, состязаться, так они и переплетутся в соревновательной судьбе.)" (с.135)
Некритически повторяя либеральную легенду о "крепостном праве", будто бы "запоздавшем на сто лет", или, - если повернуть медаль оборотной стороной, легенду о русских поселянах, двухметровых голубоглазых блондинах, столетиями "искусственно" содержимых в невежестве злокозненном правительством, Солженицын незаметно для себя повторяет в иной ипостаси легенду об "арийском зверье, куражищимся над высококультурными семитами". И так же незаметно для себя Солженицын своей книгой опровергает не только миф №2 о мучениках-евреях, но и миф №1 о мучениках-крестьянах. Показывая историю европеизации еврейского "кагала", которой он ожесточённо сопротивлялся, Солженицын тем самым показывает в карикатурной форме (по масштабам и усилиям) то же поведение русского "мира", по своей сути также вполне азиатского, и в конце концов "склещившегося" с РОДНЫМИ по общему уровню культуры русскими евреями.
Сам замысел Солженицына описать русскую историю XIX-XX вв. как историю ОДНОГО общества неверен по своей сути. Изложение неизбежно будет сбиваться на советскую генеалогию, когда от времён Рюрика до конца XIX века изложение истории рода князей Лобановых-Ростовских идёт как по писаному, но приближаясь к роковой дате, повествование начинает вихлять и петлять. И наконец изгибается лентой Мёбиуса и подкинутый в 1917 году в ростовском детском доме цыганёнок Миша Лобанов, вдруг оказывается единственным законным наследником, а несчастные сородственники - дегенератами, самозванцами и даже несуществующими вовсе. Далее, от 1917 года история идёт опять более-менее плавно и правдоподобно: городское ФЗУ, первая судимость, работа сельским кузнецом, выгодная послевоенная женитьба на дочке председателя сельсовета.
Неудивительно, что наиболее слабым у Солженицына оказывается описание истории предреволюционных десятилетий. Автор просто не понимает, что уже переход к "парламентской республике" 1905-1907 гг. явился этапом общей АЗИАТИЗАЦИИ русского государства, а поскольку в самих своих основаниях это было государство европейское, то речь шла не просто об азиатизации, а о деколонизации, об освобождении азиатской колонии от европейской метрополии путём физического уничтожения последней. Разумеется, парламентская республика более прогрессивная форма правления по сравнению с абсолютистской монархией. Но только в контексте единой цивилизации. Если же речь идёт о различных этносах, то что демократичнее: "абсолютистская" Пруссия 1800 года или "демократический" Египет 2000? Ответ самоочевиден.
После 1905 года Россия перешла от европейского абсолютизма к "младотурецкой" (ведь САМИ СЕБЯ так люди назвали!) демократии. Ну, а от танзанийского парламента к культу великого Мганги дистанция в 30 минут. Это как ветер дунет. Может дунуть и сам, да в 1917, как известно, ещё и помогли. Надули.
Описываемые Солженицыным в конце первого тома азиатские "страсти-мордасти" дела Бейлиса были невозможны в более культурной и цивилизованной ДОпарламентской России. Дело не в каком-то заговоре, отдельном преступлении, а в быте кривых пыльных азиатских закоулков: с оборванными дервишами, лупоглазами ассирийцами-"душителями", вороватыми духанщиками. Кто-то кого-то убил, что-то у кого-то украли. А в общем белому человеку лучше туда в одиночку не соваться. Как сейчас в Москве говорят, "подрежут", только пробковый шлем по переулку покатится.
Вовсе не Солженицын-историк, а Солженицын-идеолог "припечатывает" несчастную Россию могильной плитой:
"Да ведь Российская Империя и весь XIX век и предреволюционные десятилетия, по медлительности и закостенелости бюрократического аппарата и мышления верхов, - где только и в чём не опоздала? Она не справлялась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны: и с гражданским местным самоуправлением, и с волостным земством, и с земельной реформой, и с губительно униженным положением Церкви, и с разъяснением государственного мышления обществу, и с подъёмом массового народного образования, и с развитием украинской культуры." (с.305)
Особенно хороши упрёки в "неразъяснении мышления обществу". 20-летний оболтус орёт на старика-отца, почему тот не воспитал в нём уважения к родителям. Солженицын здесь некритически воспроизводит взвизги неуспешной полуазиатской интеллигенции начала прошлого века. Безкультурье которой являлось не результатом "нерасторопности" государства, а следствием действительной отсталости основной массы населения.
Упрекая правительство в том, что оно неподсказало интеллигенции, что она должна быть интеллигенцией, то есть, должна вместо подпиливания телеграфных столбов, например, учить в школах детей, Солженицын превращает многострадальную власть во всесильное божество, способное "творить миры". Увы, политика - искусство возможного. Когда Солженицын пишет, что правительство не удосужилось "СОЗДАТЬ сильные, яркие и убедительные" печатные органы, чтобы "бороться за общественное мнение" (с.432), то не замечает, что совершает логическую ошибку. Правительство, СОЗДАЮЩЕЕ прессу, перестаёт быть правительством, и превращается в литераторов. Здесь логично пойти дальше и упрекнуть саму интеллигенцию в том, что она НЕ СОЗДАЛА правильного народа. Народ можно упрекнуть в том, что он НЕ СОЗДАЛ страну, в которой должен жить, и далее до бесконечности, вплоть до упрёка булыжнику в том, что он булыжник, а не Бог. Богом, творящим материю, у Солженицына является несчастный Столыпин. Он так и пишет: "Основная задача Столыпина была - крестьянская земельная реформа, создание крепкого крестьянского землевладения". (с.435)