Не выдержав, Лада пошевелилась и рывком села, сбросив с себя укрывавшее ее тряпье.
В тусклом свете занимающегося весеннего утра, пробивавшегося косыми бледными лучами сквозь отверстия вытяжной вентиляции в крыше бетонной коробки коллектора, ее худое лицо с острыми чертами имело землисто-серый оттенок.
Демид, услышав движение, как зверь, повернулся всем корпусом. При виде Лады, расширенными глазами уставившейся на кучу окружающего ее тряпья, он издал судорожный, сипящий вздох.
Вздернутая верхняя губа девочки вдруг задрожала.
Почуяв неладное, Демид встал и подошел к ней.
Лада сидела, не шелохнувшись, глядя в одну точку, на мать, которая застыла рядом, странно разведя в стороны окоченевшие уже руки, словно бы пыталась в этом последнем жесте обнять все – и закопченный потолок коллектора, и невидимое за ним утреннее небо, и плывущие по нему облака…
Ее остекленевшие глаза были широко открыты, рот с посиневшими губами плотно сжат, она лежала на влажном полу, едва прикрытая полуистлевшим тряпьем, словно брошенный на свалке манекен, давным-давно отслуживший свое и валяющийся тут, обезображенный временем…
Впервые Лада видела смерть так близко, что называется, в упор.
– Сдохла, старая сука… – беззлобно произнес Демид, опускаясь на корточки подле оцепеневшей Лады. – Кто ж тебя теперь кормить будет? – похотливо покосившись на девочку, спросил он.
Рука Демида потянулась к ней, с уверенным проворством проскользнула под ветхую одежду, больно сжала только начавшую формироваться грудь.
Лада молча вырвалась.
В дальнем углу коллектора пришла в движение еще одна куча грязного тряпья, и оттуда появилась совершенно лысая трясущаяся голова старика.
– Што там, Демид? Што шумишь, козел? – шамкая беззубым ртом, поинтересовалась голова.
Глаза Демида вдруг подернулись кровавой поволокой.
Лада знала, что последует за этим. Он возьмет ее силой – зверел Демид в считанные секунды, и среди бессильного населения коллектора не было у молодого бомжа достойного противника.
В другой день она бы смирилась, но сейчас, инстинктивно отодвигаясь в сторону, она смотрела на воздевший к грязному потолку иссохшие руки труп матери, ее остекленевшие, тусклые глаза, и в душе Лады, возможно, впервые за весь период ее мрачной, беспросветной жизни, от момента рождения до сегодняшнего дня, вдруг шевельнулось не осознанное разумом чувство собственного достоинства, – спроси ее, и Лада бы не ответила, что за бес руководил ею в тот момент, когда Демид, грубо толкнув ее на кучу тряпья подле трупа, сопя, начал расстегивать штаны…
Извернувшись, она ударила его в пах…
Налитые кровью и похотью глаза некоронованного короля коллектора вдруг потускнели, вылиняли, став на секунду точно такими, как у трупа, ноги Демида подкосились, и он с невнятным стоном рухнул на колени, опершись одной рукой о грязный бетонный пол.
Лада вскочила, будто ее ошпарили.
Сейчас она походила на маленького уродливого зверька.
Из легких Демида с шумом вышел воздух.
– Сука… – прохрипел он, протягивая в сторону девочки вторую руку с растопыренными пальцами. – Что ты сделала, гадина… – слова выходили из его перекошенного рта натужно, хрипло… – Загнешься теперь… Убью…
Лада знала – он не врет.
Развернувшись, она беспомощно посмотрела по сторонам, а потом вдруг, не произнеся ни слова, бросилась к приоткрытой ржавой двери…
Больше она никогда не возвращалась сюда.
Как может выжить бездомная, некрасивая, прихрамывающая девочка четырнадцати лет в многомиллионном городе?
Этого Лада не знала.
Куда идти, что делать, как выжить – и нужно ли выживать вообще, – эти вопросы неосознанно присутствовали в ее душе, когда она, прихрамывая и задыхаясь, убегала прочь от заросшего кустарником берега Москвы-реки.
Она еще не знала, да и не могла знать о том, что ее судьба уже предрешена целой цепью событий мирового уровня.
…С космодрома на мысе Канаверал, во Флориде, стартовал последний транспортный челнок, доставивший на околоземную орбиту завершающий модуль для сборки первого американского космического крейсера.
…В Японии, на заводе компании «Сангус», в узком кругу состоялась презентация первой сервоприводной модели искусственного человека. Тонко завывая приводами, манекен с лицом витринной куклы прошел перед собравшимися под их бурные аплодисменты.
…В России, на одной из тихих московских улочек, свалили три ствола огромного тополя, которые росли из одного корня. На этом месте остался уродливый тройной пень, окруженный потрескавшимся от мертвых теперь корней асфальтом.
Ни об одном из этих событий не знала и не могла знать четырнадцатилетняя бродяжка, которой предстояло сдать свой собственный экзамен на выживание в джунглях многомиллионного, загазованного и совершенно безразличного к ней города.
Глава 3
Земля. Подмосковье. Декабрь 2000 года…
Зимой темнеет рано.
В этот звездный, безлунный вечер в поселке Гагачьем редко горели фонари, бросая желтые пятна нездорового электрического света на голубой, пушистый, искрящийся снег, что лежал сугробами вдоль кирпичных заборов, распиханный недавно прошедшим грейдером по обе стороны единственной улицы…
Сразу за крайним домом, за полосатыми столбиками, скупо обозначавшими насыпь дороги, проложенной через ручей, мрачной громадой возвышался лес. Там было еще темнее, чем в поле, за опушкой, и серые коробки приземистых, давно покинутых зданий таинственными пятнами маячили меж стволов.
Если пройти к ним нетронутой целиной, где снега намело по пояс, а вдоль редких лыжных следов то и дело попадались талые дырочки от упавших в снег горячих автоматных гильз, то в такой тьме можно внезапно налететь на обрывки ржавого проволочного заграждения или притаившийся меж сосен давно вылинявший и потерявший свои краски плакат: «СОЛДАТ, БУДЬ БДИТЕЛЕН НА ПОСТУ».
Раньше, еще в начале девяностых годов двадцатого века, попасть в окрестности поселка, не имея на это специальных полномочий, было весьма и весьма проблематично.
Здесь располагался секретный объект «номер двадцать четыре». Именно так упоминался он в документах, и больше о нем не говорилось ничего.
Сейчас в поселке осталась лишь отдельно дислоцированная рота внутренних войск, которая несла караульную службу на ветшающих останках былого величия и мощи советских вооруженных сил. Кроме коллапсировавшего до размеров нескольких зданий военного городка, в поселке располагалось несколько дач, до сих пор принадлежащих Министерству обороны. Раньше в этих кирпичных двухэтажных домах жили научные сотрудники двадцать четвертого объекта, а теперь сюда изредка наезжали большие армейские чины, чтобы поохотиться в лесу на расплодившихся зайцев.
Как сказал бы философ: «Все течет, все меняется…»
Пухлые, свисающие с остроконечных жестяных грибков сугробы теперь могли вызвать у какого-нибудь сотрудника иностранной разведки разве что приступ острой ностальгии… Никого больше не интересовали разбросанные в заснеженном лесу явные признаки эшелонированных вглубь подземных бункеров и прочих, некогда строго секретных коммуникаций.
А зря…
Кривые, выведенные от руки надписи типа «ДМБ-1995», выбитые окна выступающих над землей одноэтажных бетонных коробок, полинявшие плакаты – все это никак не отражало истинной сути вещей. Среди унылого запустения зимнего леса трудно было вообразить, что глубоко под землей, в недрах многоэтажных бункеров все осталось на своих местах.
За мощными дверями толщиной в полметра тянулись темные коридоры, скупо подсвеченные на перекрестках и разветвлениях тусклыми, горящими вполнакала лампочками дежурного освещения. Воздух бункеров оставался чист, тихо, едва слышно в мрачных глубинах шелестели чудовищных размеров вентиляторы, поднимая тонны воздуха по тесным стволам вентиляционных шахт. В скупом свете поблескивал кафель и хром. Тьма гнездилась по углам помещений, концентрируясь в матовых глубинах погашенных мониторов.