– Люди смертны, а катастрофы неизбежны. Я желаю всем утешиться и жить до глубокой старости, а то, что грядёт – принять как волю звёзд. Могло быть и хуже – скажем, если бы Сэр Пятый прошёл над Китаем. Там бы он окучил миллионов сто или полтораста, но и это бы не повлияло на вращение Земли. Более того, людские потери обернутся благом для цивилизации. Тела, которые всё равно сгниют, улучшат истощённую почву; вдобавок, снизится антропогенная нагрузка на земельные угодья, освободятся территории. Численность уменьшится, а значит, возрастёт количество еды на потребителя. Для Ла-Платы и Бразилии трагедия, в конечном счёте, приведёт к экономическому рывку – инвестиции, рост строительства, оживление рынка.
Старый Франц излагал это твёрдым, уверенным тоном, как с лекционной кафедры. Репортёр искал в его глазах огонь цинизма, но не нашёл.
– Возможно, часть зрителей поймёт вас неправильно…
– Честно сказать, я пренебрегаю теми, кто не умеет понимать. Зачем врать и выражать сочувствие там, где нужны экстренные меры по захоронению гор трупов и расчистке дорог? Отправьте в Бразилию части гражданской обороны – вот и будет деятельное сочувствие! Слишком много погибших, чтобы рыдать. Надо мыслить о будущем – оно у нас мрачное, впереди потоп.
– Когда же он настанет?
– Девятнадцатого июля. Но не ждите библейских ужасов, не торопитесь ладить ковчег. Всё произойдёт медленно и всюду, так что рук не хватит. Не рвите на себе волосы – это минует, как проходит всё на свете. Каких-нибудь триста, пятьсот лет – плач Исиды кончится; тогда заплачем мы.
– Всё-таки будущее у нас светлое – сириан мы победим, вода отступит. – Репортёр завершил интервью мажорной нотой. Сэр Пятый уничтожен, все празднуют!
– Может быть, – отозвался старый Франц, не заметив, что его речь больше не записывают. – Есть вещи страшнее потопа – скажем, засуха…
– Большое спасибо, герр профессор! Через час вы – в эфире.
Прошёл час, потом другой. К началу третьего на улице, у ограды профессорского особняка, начала собираться толпа. Законопослушные граждане правового государства уважают заборы, но они могут принести мегафон, изготовить плакаты и запастись гнилыми овощами.
Франц Хонка слушал соотечественников, стоя у прочного пластикового окна, выглядевшего снаружи как зеркало.
– Позор! Вон из Дрездена! Старая сволочь! Расист! Фашист! Чёрная сотня! Под суд! Лишить германского гражданства!
Наконец, нагрев толпы достиг кипения, и в окно влепился первый тухлый помидор. Здоровенный гибридный овощ – дитя преступной генной инженерии, – хлюпнул, распластался алыми соплями и потёк по пластику. Бац! бац! шмяк! – прибывали следом его братья по оранжерее.
Бледная овечка-горничная пряталась в углу и чуть слышно хныкала от страха.
– Невежество… дремучее невежество… – бормотал Франц себе под нос, оставаясь внешне сдержанным.
Глава 4. Иньян
Нет на свете царицы краше польской девицы
Весела – что котёнок у печки –
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся будто две свечки!
Пушкин «Будрыс и его сыновья»
* [здесь должен находиться эпизод о поездке Влада Ракитина в планетарный санаторий, о его знакомстве с полячкой Илоной Кучинской и об их сближении, имевшем далеко идущие последствия]
* [эпизод пока не согласован]
* * *
Западная Фрисландия, 1282 год
Я пилигрим. Сколько я видел чудес! Все ждут моих рассказов – дюжий хозяин, его жена, их домашние и челядь. Пыжится от гордости мой слуга – он тоже привёз пальмовую ветвь из Палестины. В конюшенной пристройке холопы чистят наших коней. Я не бюргер и не бур, чтоб странствовать пешим!
Я убийца. Сам епископ Энский назначил мне во искупление греха peregrinationes primariae – великое паломничество ко Святому Гробу. Кровавый грех, да, досточтимые мессеры, грех меча и тяжёлой руки. Я был прав, но кровь вопиёт к возмездию. Я смыл её в иорданской воде, очистился и обелился, как ярина белая.
Вновь я в родных краях. Просторный дом-гульфхёйс с овином в середине, под обширной черепичной крышей, знакомая речь и привычная пища. Всё это снилось мне в долгие месяцы странствий.