– Богоугодный ушёл. В другое, дальнее место.
– Точно?
– Вон из цепи!
Спираль разомкнулась, выпустила одного. Отплывая вспять, он цедил из пор струйки мути:
– Вдруг не ушёл. Вдруг ошибка. Проверить…
– Выйди совсем. Негоден. Цепь – единись!
Отторгнутый мешок канул в раскрывшуюся диафрагму двери. Сжал сопла, проваливаясь вверх, вынырнул и влип в когти захватов. Резак опустился, вспарывая жилистую плоть между чешуями; в тело со всхлипом вошёл воздух; забились, извиваясь, потревоженные внутренности. Брызнул густой багровый сок. Хрип, сочный звук выдираемого мяса…
– Обзор места по шару, – диктовал глава первой цепи. – Скрыть! Цель – сахи в замкнутом обладателе. Места нет. Путь неясен. Примерный путь – слышь!
– Сахи, сахи.
– Они годные?
– Они старые.
Сомнения передавались по цепям, заставляя их колебаться. Где-то вновь смутно, глухо проплыло имя: «Богоугодный».
– Выходим, – пресёк все колебания решительный глава. – Богоугодного нет. Если есть, звать меня. Я убью.
Спирали винтом вошли из кольчатой трубы в ветвистый узел. Их принимали ниши в тупиках; проходы затягивались и перекрывались щитами шершавой коры.
– Сахи. Много сахов! Просто взять.
Покров летящего во тьме титана вскрылся в нескольких местах. Из отверзшихся дыр полилась частая огненная капель – сорвавшись, острые сияющие капли резко сворачивали в разные стороны. Но когда главы цепей издали призывный вой, быстро снующие стрелы огня сплотились в стаи и веером разлетелись от породившей их глыбы. Сияние стрел померкло и растаяло в черноте космоса.
Каждая стая образовала конус, обращённый остриём к центру системы. Набрав скорость, летящие стали тусклыми, неровными, в грубых выбоинах, словно впопыхах отлитые из чугуна.
– Сахи!
– Найду и вопьюсь.
– Сосальщик. Я возьму тёплых, подвижных.
– Если не встретишь Богоугодного.
– Богоугодный не встречал нас, потому и жив.
За стрелами рассеивался, быстро исчезая, слабый синеватый отсвет. Взоры проникали далеко вперёд и в стороны, отыскивая внешне бесполезный и ничтожно малый в сравнении с бездной осколок твёрдой материи, где заключено сокровище.
Глава первой цепи думал о вопросе, который задал изгнанный из строя.
Что, если сведения неверны? Или при передаче случилась ошибка? Всё-таки новости шли эстафетой, через многих…
Открылся эфирный рупор, струны настроились на нужный лад, и быстрее стаи полетело:
– За-прос. За-прос. За-прос. Богоугодный – где он?
* * *
«Я настоящая, – Рома изучала себя в зеркале, пытаясь распознать: – Во мне что-то изменилось?.. или ещё нет?»
Притворяясь больной, она в страхе ждала, когда начнёт действовать капсула. Вспоминала товарища У и его наставления глупым овечкам: «Нельзя ничего есть из чужих рук». Сердце билось чаще, чем обычно, но мысли оставались ясными. Любовь грела, навевала сладкие мечты: «Он и я. Мы вдвоём. В своём доме».
Только сны стали другими, яркими. Она вновь видела белые с розовым цветы, плывущие по водам. Необъятные поля осоки, колышущиеся под благодатным ветром, ширь прохладной зелёной реки. Иногда Рома летела по тёмному ночному воздуху, разглядывая спящих внизу людей и мысленно целуя их. Колючие кривые тени прятались под камни, когда она с угрозой заносила руку.
Или она – золотая рыба, – плыла в бирюзовой глубине, а наверху, среди солнечных бликов, скользила длинная тень лодки и мерно взмахивали вёсла. Как в сказке!
Голос издали звал: «Нейт-ти-ти! Нейт-ти-ти!»
Она откликалась: «Да! Иду!»
– Ромка! – Её тряхнула Лава-Лава. – Ты спишь или собираешься?
– А?.. – мигом проморгалась Рома от нахлынувшего забытья. Словно заснула, стоя перед зеркалом. Даже рука у лица замерла.
– Классно навелась. – Лава-Лава оценила её макияж. – Как индейский сепаратист. Глазки до ушей…
– Провались!
– Миндальный разрез, понимать надо, – оттащила Лава-Лаву деловая Маха. – Ей так идёт. Называется: «Глазишшша»!
Бригада отправлялась на обеспечение тусовой вечеринки Райта. Американы платят за веселье! Роме идти не хотелось – в голове царил Гер, блуждали сны, подступала изнутри гордость, – но овечья покорность, опека и звание велели подчиняться.
«На вечеринке можно затеряться. Шнырь-шнырь, и нет меня».
В задумчивости слишком вызывающе накрасилась. Прямо нарисовала на лице рекламу: «Я такая, я сякая, я огнём дышу». Пилоты отмечали её зоркими прицелами: «Супер-овца – золотое руно». Оттираться некогда, надо забиться за Маху или строить козью морду: «Уйдите, я невкусная».