Он снова проснулся от звука собственного голоса.
Ему вновь приснился тот день, когда пала Утумно, снились дома, объятые пламенем, грохот рухнувшей башни. Он слышал сквозь сон, как кто-то зовет его по имени, а где-то вдалеке второй голос просит о помощи. Он мчался сквозь огонь, пытаясь кого-то спасти, сделать… Хоть что-нибудь.
«Поздно», — раздался знакомый и пугающий голос. Мелькор посмотрел на свои руки — они были в крови.
Он открыл глаза и с жадностью стал всматриваться во тьму, которая с недавних пор стала его спасением.
— Тебя снова мучают сны, — тихо сказал Феантури.
Мелькор устало посмотрел на единственного своего посетителя. Раньше он боялся Намо, боялся его пронзительного взгляда и того подобия формы, которую Феантури старался принять. Когда Намо явился в первый раз, Мелькор подумал, что окончательно сошел с ума, и даже попытался сразиться с ним, собрав остатки сил. Но вала сделал невозможное — он помог своему пленнику. В тот раз Мелькор впервые спал без снов.
— Они снятся мне постоянно, — прошептал Мелькор, закрывая лицо руками. — Я пытаюсь понять, почему он это сделал, и схожу с ума, Намо…
Феантури отвечал редко, но Мелькор знал, что он слышит.
— Сколько мне еще придется пробыть здесь? Годы? Столетия? Я не знаю, как долго я смогу сохранять остатки того разума, что еще остались во мне… Каждый раз, закрывая глаза, я вновь и вновь вижу, как Манве взмахивает мечом… Я даже во сне чувствую вкус крови, Намо… Так они задумали, правда? Заточить здесь, чтобы боль и отчаяние свели меня с ума?
Феантури молчал, но глаза его были открыты и излучали яркий слепящий свет. Намо молчал, и это безмолвие длилось дни, месяцы, а, может, и многие годы.
— Я могу избавить тебя от этого кошмара, Мелькор. Хочешь, я сотру все воспоминания, а с ними уйдут и сны, и боль…
Мелькор посмотрел на Мандоса. Он представил, как отступает боль, как исчезают наваждения, что мучили его все это время, представил сон, крепкий, спокойный и долгий, лишенный этих ужасов воспоминаний… И покачал головой.
— Не смей, Феантури, слышишь? — прошептал он в ответ, закрыв глаза.
Нет, он никогда не расстанется с этой болью, эти воспоминания снова и снова возвращают его в тот ужасный день, бередя незаживающую рану, но он бы ни за что не расстался с ними. Ведь нет ничего хуже Забвения, он, Мелькор, был единственным, кто хранил светлую память об ушедших, и уничтожить эти воспоминания он не имел права, не имел права так оскорбить их память. Нет. Он будет жить с этой болью вечно, даже если она будет сводить его с ума… Впереди — долгие часы, годы, столетия — кто знает, сколько уже прошло и сколько еще пройдет, но он будет помнить их имена, их лица, их глаза…
— Твоя боль не утихнет, — вдруг сказал Феантури. — Она станет сильнее, захватит тебя целиком и тебя не станет. Ты можешь изменить это, но тебе нужно смириться. Смирение — путь к избавлению.
«Они могли бы жить»…
— Нет!
Он вдруг почувствовал невероятную силу, что дремала где-то внутри. Теперь словно что-то высвободило ее, и Мелькор, собрав всю волю и разум воедино, воспользовался моментом. Вернуться в это состояние непросто, как непросто было держать его под контролем. Но будучи бесплотным духом, воплощением Мысли и Разума, подобно всем валар, Мелькор мог отстраниться от Феантури.
— Я не позволю тебе сделать из меня послушного раба для Манве. Я — старший сын Илуватара. Вы сотворили зло, прикрываясь верностью и добродетелью, вы судили меня без ведома моего отца. Скажи, Намо, справедлив ли такой суд? Вы можете держать меня здесь, но мои воспоминания я вам уничтожить не позволю.
Мелькор закрыл глаза.
— Оставь меня, Намо, — с болью в голосе взмолился он вдруг. — Ты видишь, у меня больше нет сил, а скоро исчезнет и разум. Эти воспоминания растворятся вместе со мной, навеки канут в Пустоту. Я лишь прошу тебя, дай мне умереть вместе с ними, дай мне умереть живым…
Впервые Мандос посмотрел на своего пленника взглядом, полным удивления.
— Ты знаешь, что такое смерть?
Мелькор измученно улыбнулся.
— И боль. И радость. И страх. И печаль. Все, что способны будут испытывать Дети Илуватара там, в Арде. Поэтому он ненавидит меня, Феантури… Манве. Мне был дан величайший дар, которого не было у него.
Феантури не ответил. Он лишь сделал то, чего доселе не делал никогда в жизни — закрыл глаза. Пустота вновь наполнилась Тьмой, которая заволокла все пространство. На мгновение — а, может быть, на целое десятилетие.
Мелькор внезапно понял, что его единственный надсмотрщик, наконец, отвернулся, оставив ключи на виду у пленника. Собрав все силы, всю волю и весь разум, что еще теплились в нем, Мелькор вновь перевоплотился. Бесплотный дух вслепую заметался в Пустоте. Он точно натыкался на незримые стены Бесконечности, снова и снова пытаясь найти выход. Силы почти оставили его, и Мелькор вновь почувствовал, что возвращается его былой облик.
И вдруг он ощутил ледяной холод. В глаза бил яркий, ослепительный свет.
Феантури вглядывался в Безвременье слепыми, прознающими само время глазами, пытаясь распутать звездные нити судеб. Теперь все они тесно сплелись с судьбой того, кто мчался сквозь Пустоту прочь от Благословенного края. Перед Мандосом впервые открылись события грядущей эпохи нового мира.
— Мы еще встретимся с тобой, — прошептал он вслед беглецу, превращая видение в Пророчество.
========== Эпилог. Забвенье ==========
«Высшее зло начинается там, где добро доходит до предела».
Сначала он подумал, что валар настигли его и вновь вернули в Благословенный край. Вот-вот, казалось, нагрянет Тулкас, и его, старшего из валар, снова поведут на цепи, точно пса, судить перед ликом Изначального. Но глаза, привыкшие к непроглядной, вечной Тьме Пустоты, наконец, снова увидели сияние звезд.
До рассвета оставалось совсем немного, Мелькор сидел на берегу, глядя на бесконечный плеск морских волн, посеребренных далеким светом звезд. Он давно не видел Арду, многое изменилось с тех времен, но по-прежнему прекрасными были эти места.
Мелькор был рад вернуться, он не хотел забывать былого, но в глубине души его жила надежда на то, что все еще можно вернуть. Хоть что-то. Вдруг в глубине души мелькнула странная, ужасная для него самого, но в то же время такая пленительная мысль… В прошлый раз на таком же берегу под звездами его, одинокого изгнанника, поднял на ноги его собственный народ. Судят ли за одно и то же преступление дважды? Ведь сейчас время Перворожденных пришло, и их народы процветают в Средиземье. Неужели не найдется во всей Арде места для творений одного из валар?
С трудом превозмогая страх, Мелькор, старший сын Илуватара, вновь осмелился взять на себя роль Творца. На этот раз он старался вложить в своих созданий все хорошее, что удалось ему вспомнить из тех счастливых времен, проведенных с эльфами Пустоты. Он вновь начал свое путешествие по глубине вселенной, по ниточке собирая новую душу. В его сознании то и дело возникали родные и любимые образы, их печальная красота, глаза, черные и сияющие, как морская гладь, в которой тонут звезды… Но воспоминания разбередили раны, перед глазами вновь возникло пожирающее жизни пламя, занесенные мечи, испачканные кровью, и смерть повсюду… Бег по просторам вселенной прервался падением вниз. Перед его взором вдруг возникло нечто уродливое, будто изувеченное. Оно лишь отдаленно напоминающее прекрасных Эльфов Пустоты или Детей Илуватара… Это существо почти не понимало речи, оно было голодно, и Мелькор вдруг почувствовал, насколько велик этот голод, ощутил страшную жажду соленой крови. Существо преклонило перед ним колено, точно ожидая приказа. «Ты свободен», — пронеслась у Мелькора горькая мысль. Ему не хотелось отпускать такое чудовище в этот прекрасный мир. Но оно не двинулось с места, ожидая приказа. «Отец», — хрипло проревело существо. И Мелькор понял, что единственное, что может эта тварь — убивать. Страх и отчаяние охватили его. «Тебе не дано было права созидать!», — пронесся в голове голос Отца. Неужели это он сможет назвать своим творением? Нет! Нет! Он никогда не допустит, чтобы это существо покинуло пределы его разума. Уродство — красота, искаженная страданиями, никогда не осквернит прекрасный облик этого мира…