Здесь сквозь густой табачный дым и трепетные спиртовые пары узнаю бригадира, оставившего свой высокий пост. Он умело не замечает мой строгий взгляд. Заказчик останавливается рядом с инспектором и передает в цепкие руки кранового булькающий сверток.
Пока все внимание устремлено на инспектора и заказчика, я присаживаюсь на стул и пытаюсь осознать себя в этой ситуации, которая все больше становится неуправляемой. Внутренне взываю к их совести, но безуспешно. Пытаюсь своим трезвым и деловым видом поставить заслон этой почти официальной пьянке, только на меня внимания не обращают.
Тогда собираю свою волю в кулак и внутренне испускаю в Небеса молитвенный вопль.
Не сразу, но все же что-то меняется. Первым вскакивает инспектор, допивает из пакета язвенный кефир и дает команду отбоя. Крановой, наверное, согласно старой традиции, запихивает початые бутылки и свертки с недоеденной закуской в пакет и бережно вручает мне «на дорожку».
В черной «Волге» инспектор с заказчиком продолжают неоконченный разговор обо мне, как о молодом, но подающем надежды линейщике. Я же только и делаю, что балансирую пакетом на поворотах, чтобы не облить брюки.
Машина под визг тормозов заезжает во двор солидного дома с башенками на крыше. На довоенном лифте с зеркалом внутри кабины и с зоопарковской сеткой снаружи мы поднимаемся на пятый этаж. Дверь нам открывает женщина, к которой хочется обратиться по-французски, типа «ма тант», сломав шею в галантном поклоне. Инспектор приказывает разуться и босиком шлепать в гостиную. Дама, которая, как выясняется, доводится нашему террористу родительницей, привычно принимает протянутый мною пакет и степенно удаляется на кухню.
В гостиной мы робко останавливаемся. Пока Александр Никитович охает и ахает, глядя на картины в бронзовых рамах, я поворачиваюсь к старинным иконам в углу и незаметно сотворяю крестное знамение. Розовый и бравурный хозяин подводит нас к роскошному портрету в стиле Боровиковского, на котором, опираясь на обнаженную шпагу, поблескивая орденами и шпорами, прямо, как телеграфный столб, стоит, задрав подбородок, эдакий поручик Ржевский на фоне колонн, бархатной драпировки и полутонного канделябра желтого металла.
– Мой славный прадед, кня-а-азь Ра-а-асто-о-овскый, господа… – произносит инспектор нараспев, пытаясь скопировать телеграфную осанку предка. На какой-то миг его живот втягивается, добавляя груди недостающий объем, множественные неровности лица и шеи разглаживаются…
Дальше происходит невероятное. Княгиня-мать вносит на подносе графинчики с разноцветным содержимым, тарелки с «цековской нарезкой», старинное столовое серебро и расставляет по ампирному инкрустированному столу. Инспектор технадзора князь Ростовский занимает хозяйское место, поворачивается лицом к красному углу и обыденно произносит:
– Димитрий Сергеевич, вас не затруднит прочесть «Отче наш»?
– Конечно, – произношу я машинально и начинаю нараспев читать молитву. Мне это сразу придает устойчивость и неожиданно успокаивает. Окружающий абсурд тает и ситуация приобретает какое-то новое качество.
По окончании хозяин произносит благословение и широким крестом осеняет яства и питие. Наши головы поднимаются, и я вижу полуобморочное состояние заказчика, бледного, как плафон люстры, под которой он стоит. Ему на помощь приходит гостеприимный хозяин:
– Александр Никитович, позвольте я вам плесну домашней наливочки на березовых почках – это успокаивает… Вот и колбаски сухонькой не побрезгуйте-с. У нас тут все по-простому, можно сказать, по-походному. Извольте, извольте…
Заказчик робко возобновляет привычное занятие. Под поощряющие кивки и урчание хозяина опрокидывает рюмки с наливками в полость рта, подцепляет тяжеленной вилкой из пайковой нарезки колбасу, карбонад и сыр. Никто не заставляет его держать нож в правой руке, а вилку в левой, никто не тянется отвесить ему подзатыльник при невольном чавкании, и он заметно расслабляется, сохраняя уважительное молчание.
Князь же после благополучного утоления очередного приступа голода устраивает мне форменный допрос в стиле первого отдела. Затем признается, что видел меня в коридорах главка, на трибунах собраний и даже однажды удостоился чести стоять за мной в очереди в главковском буфете на третьем этаже, где я, оказывается, изволил кушать копченую семгу с корнюшонами и картофелем-фри. Я вежливо выражаю восхищение его блестящей памятью.