Довольный собой, Юваль усмехнулся и углубился в работу.
«Назвался груздем – полезай в кузов», вспомнил Яков поговорку, соответствовавшую его нынешнему умонастроению. «Принимай жизнь такой, какова она есть, и ничего не бойся», – решил он и, бросив на друга благодарный взгляд, уставился на мерцающий экран монитора.
В назначенный день он взял отпуск и к дому на улице Хавацелет, где находился религиозный совет, явился заблаговременно. Улица прямой линией сбегала с покатого холма Русского подворья к улице Яффо, где ключом била жизнь, двигались автобусы и машины, магазины были открыты для покупателей, рестораны и кафе зазывали гостей и шли по своим делам люди. А здесь метрах в двухстах было покойно и малолюдно. Лёгкий ветерок шевелил верхушки деревьев и касался его лица, унося с собой избыточное тепло жаркого весеннего дня. Яков перешёл на другую сторону дороги, постоял ещё несколько минут, собираясь с мыслями, в тени у подъезда, над которым висела доска с надписью «раввинский суд», и, распахнув дверь, поднялся по лестнице на второй этаж. Он оказался в коридоре, где за столиком сидел одетый в чёрный костюм мужчина с чёрной кипой на голове.
– Я по приглашению, вот оно, – обратился к нему Яков.
Тот взглянул на бумагу и заученным движением указал рукой в конец коридора.
– Тебе туда. Там уже ждут.
Яков медленно подошёл к двери, на которой была привинчена табличка «Зал заседаний», и, приоткрыв её, спросил:
– Можно войти?
– Да, заходи, пожалуйста, – услышал он голос из глубины комнаты.
Яков переступил порог и осмотрелся. Посреди небольшого зала стоял длинный видавший виды деревянный стол. Справа и слева вдоль него сидели одетые в чёрные костюмы и кипы мужчины, с любопытством взирающие на него. Председатель в белой рубашке находился в дальнем конце стола. Два небольших окна, одно впереди, другое слева за спинами членов суда, освещали помещение умеренным полуденным светом. Возле стен громоздились шкафы, на полках которых в беспорядке лежали и стояли многочисленные папки и книги.
– Садись, молодой человек, – произнёс по-русски председательствующий и добродушно улыбнулся Якову.
Он увидел стул на ближнем конце стола, уселся на него и посмотрел на раввина лет тридцати на противоположном конце стола.
– Яков бен Илиягу Левин, – прочитал тот с листа бумаги, лежащего перед ним в заблаговременно открытой папке. – Расскажите о себе. Откуда вы родом?
– Я родился и всю свою жизнь до репатриации прожил в Киеве, – проговорил Яков.
– А я из Одессы, «жемчужины у моря», в Израиле с семьдесят первого года, меня привезли сюда в пятилетнем возрасте, – подбодрил его председатель. – Скажи, а какие еврейские традиции соблюдались дома?
Вопрос поставил его в тупик. Детство, юность, студенческие годы – обычная жизнь советского человека, лишённого каких-либо национальных особенностей. Яков со школьных лет знал, что он еврей, об этом ему напоминали и мальчишки во дворе, испытывал известные трудности при поступлении в институт и потом при устройстве на работу, куда его приняли не без помощи отца: тот позвонил своему другу Альтшулеру, главному инженеру проекта, и попросил посодействовать сыну. Сознание принадлежности к гонимому племени заставляло его работать лучше, чем сотрудники-гои, которые, в общем-то, относились к нему хорошо. Да и карьера его сложилась удачно, и ему не пришлось вкусить горечь, которую испытывали многие его знакомые.
– К сожалению, не помню, чтобы в моей семье что-то соблюдали, – неуверенно произнёс Яков. – Но я для того и приехал сюда, чтобы вернуться к корням.
– Это очень хорошо. Алия15 из Советского Союза для Израиля –благословение Всевышнего.
Молодой раввин задумался и с весёлым задором посмотрел на Якова.
– Ты там когда-нибудь ел мацу?
– Конечно, – обрадовался он. – Однажды мы с отцом накануне пасхи пришли к синагоге на Щековицкой, нам сказали войти со служебного входа. И какой-то паренёк в ермолке вынес нам из комнаты, где стояла пекарная машина, пакет с ещё тёплой мацой. А в другой раз мы поехали на Оболонь, новый район Киева, нашли дом по адресу, записанному на клочке бумаги, поднялись на какой-то этаж и позвонили в дверной звонок три раза, так было условлено, чтобы хозяин знал, что это свои. Ну, к нам вышел человек, оглянулся по сторонам и впустил нас в квартиру. Он вынес отцу пакет, и мы, стараясь не производить шума, удалились. Дома мы несколько дней ели мацу вместо хлеба, мама готовила мацовую бабку, я мазал листы шоколадным маслом и пил чай. Было вкусно.
Председательствующий негромко переводил сказанное коллегам, и те благодушно улыбались и кивали головами.