Был ли смуглый юноша с серо-голубыми глазами одним из них?
Однако он не походил на торговца.
Такие привычки и принадлежности, какие наблюдались у него, могли иметь и использовать только образованные греки, но не торговцы. Иудеи, самаритяне, галилеяне ничего не писали, а когда писали, предпочитали неудобные таблички, если только не были настоящими писцами и их записи не касались чего-то очень серьезного, как религиозные службы, когда использовалась льняная бумага, специальный папирус или пергамент, изготовленный из овечьей кожи.
Когда Иисус начинал проповедовать, рассказывая народу те прекрасные притчи, которые сегодня звучат по всему миру как самые красивые лирические поэмы, если бы поэты и литераторы Земли отдавали предпочтение вдохновению Истины для приобретения известности, когда Иисус говорил, юноша в коричневом плаще старался сесть, и делал это прямо на земле, на импровизированной скамье из камня или на пороге какой-нибудь двери. Он доставал из кожаной сумки два папирусных валика, футляры со стилосами (которые соответствовали бы ручкам XX века) и цветные соли, и начинал записывать то, что слышал из уст Сына человеческого, подобно современному репортеру, слушающему важных персон на пресс-конференции. По мере того как он писал, бумага, намотанная на первую катушку, умело перематывалась на вторую, из чего можно было заключить, что юноша был очень опытен в этом деликатном деле.
Никто не мог сказать, замечал ли когда-нибудь Учитель присутствие этого преданного почитателя, находившегося так близко, — скромного и почтительного, который никогда не говорил, ничего не просил, никогда не улыбался, но чьи пытливые глаза не отрывались от него и его письмен, пока он слушал его речи. Несомненно, замечал, ибо невозможно представить, чтобы Тот, кто был воплощённым Словом, не ведал о чём-либо, происходящем вокруг него и даже вдали от его присутствия.
По ночам, возвращаясь в скромную комнату, которую он занимал в какой-нибудь простой гостинице или даже в амбаре частного дома, где соглашались приютить странников за весьма умеренную плату, будь то в Капернауме, Вифсаиде, Иерусалиме или любом другом месте, удостоенном посещения Учителя, задумчивый юноша разворачивал папирусы и терпеливо перематывал их на первый свиток, что позволяло ему легко перечитывать то, что говорил Иисус и что было им записано. При свете маленькой масляной лампады, тех самых, что были так распространены в то время — своего рода глиняной, оловянной или медной чаши с тремя носиками, откуда выходили фитили, пропитанные маслом, — до глубокой ночи юноша изучал эти записанные уроки, которые Учитель словно диктовал для него. Он размышлял обо всём и делал полезные комментарии, которые записывал на обрывках папируса или овечьей коже, и тщательно всё коллекционировал, словно в его уме уже вырисовывалась книга с пронумерованными страницами, тогда ещё не существовавшая и изобретённая намного позже, принятая всем миром с большим удовольствием. Иногда он даже слагал стихи о проповедях, услышанных от галилейского Учителя, и писал их на греческом, арамейском или латыни, поскольку юноша был образован, и эти языки были распространены во всём регионе и за его пределами, вплоть до Александрии, Афин, Рима и других мест. А на следующее утро, рано, он вновь выходил на улицы в поисках Учителя, возобновляя свою преданную работу по записи всего, что слышал и видел.
Однажды в Капернауме, городе, который предпочитал Иисус, поскольку там жил Симон Варйона (Пётр), юноша в коричневом плаще слушал Господа, который говорил, сидя неподалёку на камне. И вот начали стекаться многие больные в надежде на исцеление, и место наполнилось параличными, слепыми, глухими, немыми, хромыми и одержимыми, и даже прокажёнными. Назарянин непрестанно исцелял, а юноша наблюдал за всем этим растроганный и немного испуганный увиденным, но славя Бога в глубине сердца за то, что дожил до этого дня, чтобы его глаза могли созерцать такие чудеса, совершаемые самим Мессией, столь горячо желанным на протяжении веков страждущими сердцами. И вот начальник местной синагоги, фарисей Иаир, бросается к ногам Господа, умоляя его со слезами смилостивиться и согласиться пойти к нему домой, чтобы исцелить его единственную дочь, двенадцатилетнюю девочку, которая заболела сильной лихорадкой и находилась при смерти. Однако в этот момент (высший момент для молчаливого юноши), из-за скопления людей, Иисус, чья сила уже исцелила женщину, страдавшую от ужасных кровотечений, лишь от прикосновения её руки к краю его одежды, Иисус, теснимый со всех сторон, просимый всеми и всем помогающий, приблизился к юноше настолько, что его одежда коснулась его лица.