— Но Борис!.. Ты можешь практиковать христианские учения без необходимости связывать себя священством… — сказал я ему однажды. — Ни Иисус, ни его Апостолы, ни какие-либо ученики не принимали церковного сана и не были священниками в свое время… Напротив, мы видим в Евангелии, что они всегда находились в противоречии со священниками того времени… и, подобно Апостолам и ученикам, которые были простыми людьми из народа, незаметными и без социального положения, любой из нас в любом положении может следовать евангельским постулатам, нужно только набраться мужества для личных преобразований, которых требует учение от своих последователей… И я даже верю, батенька, что вне Церквей существует больше христиан, или, по крайней мере, христиан, более приближенных к евангельской реальности, чем в самой церковной общине…
— Однако, — ответил он, — я чувствую влечение к монашеской жизни и приму сан… Я верю, что, удалившись от пагубного влияния мира, поддерживаемый медитацией и простотой затворнической жизни, я буду лучше наделен силами для преодоления страстей, свойственных человеческому роду, и тогда смогу более спокойно отдаться религиозным задачам…
Я полностью не соглашался с образом мышления Бориса. Я даже верил, что его столь благородные моральные качества, которые все признавали, будут притуплены в тот день, когда он, приняв сан, променяет евангельский идеал на подчинение догматическим принципам, которые, как всем известно, являются основой официально организованных Церквей. Однако я молчал и не спорил с ним, потому что видел такую искренность в его намерениях и такой чистый идеализм, он сам был так добр в обращении с друзьями и коллегами, что я боялся огорчить его неблагоприятными мнениями.
Три года подряд я посещал Одессу во время отпуска, привязавшись к этому юноше. Но потом мне не удалось снова приехать туда на отдых, и я больше никогда его не видел. Однако позже я случайно узнал, что Борис Петрович заболел острой формой туберкулеза и умер вскоре после нашего расставания, так и не успев поступить в монастырь, чтобы вести религиозную жизнь, как он того желал. Мое сердце сжалось, и долгое время я обращался к этой чуткой душе с братскими свидетельствами дружбы через молитвы, которые возносил к Богу, желая ему радости и счастья в небесной обители, предназначенной ему как душе — дитя Божьему, вернувшейся в мир своего происхождения.
Однако с течением лет, когда жизненные перипетии множились, другие заботы заслонили воспоминания юности, и Борис был забыт. Правда, мне часто снились сны о нем. Снилось, что мы продолжаем дружеские дискуссии на те же темы, и я слышал от него мудрые рассуждения о Евангелии, хотя не сохранил ни малейшего воспоминания о содержании этих бесед. А потом он перестал являться мне даже во снах. Я полностью забыл его… или, по крайней мере, думал, что он совершенно стерся из моего сердца.
Однако, совершив великое путешествие из земного плана в Невидимый мир, именно в те первые, столь потрясающие дни, когда мы, еще неуверенные, всего опасаемся и пребываем в страхе, ожидая, что последует дальше, я получил визит от Бориса, точно такой же, как когда в Одессе он приходил провести со мной вечер в доме моих дядя и тети, чтобы побеседовать, обсуждая какой-нибудь философский или религиозный тезис, попивая горячий чай из самовара.
— Я никогда не забывал тебя, Ники, поверь… — уверял он меня, горячо пожимая руки, словно мы все еще были земными гражданами. — Прошло шестьдесят два года с тех пор, как я оставил в могиле ту куклу из глины, кальция, железа, водорода, кислорода и прочего, что была моим физическим телом… и, тем не менее, я прекрасно помню мельчайшие подробности наших бесед…
И он улыбался, держа мои руки в своих.
Наши эфирные облики представляли большой контраст. Хотя мы оба сохраняли человеческий облик в астральной оболочке, которая теперь была нашей формой, он был юношей 20 лет, а я — старцем 82 лет. Несмотря на это, мы оставались друзьями, как и прежде, относились друг к другу с той же близостью, и я с удовольствием, сдерживая слезы признательности, обнял его, целуя его плечо и руки:
— Храни тебя Бог, батюшка! Ты делаешь мне огромное добро своим визитом! Так утешительно убедиться в критический час нашего вступления в эфирный план, что друг из прошлого сохраняет к нам прежнюю добрую волю… Прошу тебя, не оставляй меня теперь, в этом положении, в котором я оказался…
— Нет, не оставлю, если ты того желаешь… Но я пришел специально поблагодарить за любящие молитвы, которые ты возносил обо мне после моего ухода в этот мир… Они принесли неизъяснимое благо моей душе… Составили мне компанию в тяжелые моменты нерешительности… Утешили меня, доказывая верность дружеского сердца, которое не забыло меня, а желало мне счастья и мира…