Слуга Николай и кучер, возмущенные, скрыли усмешку, чтобы не выказать неуважения к хозяину, который внимательно слушал. Но Димитрий, потрясенный тем, как мать говорит о своем собственном несчастном сыне, и весьма удивленный еще одним аспектом жизни, который был ему совершенно неизвестен, попытался остановить поток богохульств, которые его поразили:
— Но, сударыня! — запинаясь, произнес он, верный изысканным манерам, к которым привык и которые здесь автоматически сорвались с его губ. — Разве это не ваш сын, этот несчастный человек? Как может ваше сердце так восставать против этого несчастного, который вызывает лишь сострадание? Имейте терпение к нему… Я…
— Терпение?… Сострадание?… Да разве у меня нет терпения и сострадания к нему? У меня столько терпения и столько сострадания, что я остаюсь здесь и ухаживаю за ним восемнадцать лет, батюшка! Сажаю что-нибудь на каком-нибудь клочке земли, шью, стираю белье, таскаю воду, ухаживаю за чужими свиньями и так живу. Его прежние товарищи, те, что еще живы, навещают его на Николу, Рождество и Пасху. Приносят что-нибудь, всегда пригодится. Еще есть хорошие люди на этой земле. Некоторые уже умерли. А он умирать не хочет. С тех пор как он стал таким, верите ли, барин, ни разу припадка не было? Думаю, что закончу тем же, что сделала жена аптекаря Козловского, чтобы избавиться от него… Вы случайно не знали или не слышали об аптекаре Козловском?
— Нет, не знал… Он тоже был болен?
— Был и остается больным уже лет двадцать! Живет, словно пригвожденный к телу, не решаясь ни умереть, ни выздороветь. И живет один с карликом, потому что никто больше его не выносит, кроме карлика. Мужики даже говорят, что карлик — это воплощение "Искусителя"… ведь у него такие идеи… Например, вбил себе в голову, что Козловский — это возвращение нашего батюшки Ивана IV Грозного в этот мир в другом теле… И рассказывает эту нелепость всем, кто готов слушать. Козловский был богат, но то, что заработал в аптекарской лавке, потерял из-за болезни, и теперь он совсем обнищал. Я хорошо знал его в прежние времена…
— А какой у него недуг?… Тоже паралич?… — спросил граф, удивляясь своему внезапному интересу к ближнему.
— Он тоже параличный, но только ноги, как у барина… Ну… А об остальном и говорить не хочется… Мурашки по коже… Его жену, бедняжку, я хорошо знала. Сбежала, чтобы не ухаживать за ним. Но власти уезда нашли её и заставили вернуться ухаживать за ним, потому что это была её обязанность, точно как у меня с этой напастью. И знаете, что сделала бедняжка? (Её звали Мария… Маша…) Так вот, она покончила с собой! Убила себя, чтобы избавиться от этого окаянного! Думаю, я сделаю то же самое!
— Нет! Нет, бедная женщина, такая крайность не понадобится! — воскликнул паралитик, крайне пораженный услышанным. — Я пришлю работника с моих земель ухаживать за этим несчастным вместо тебя. Я дам ему часть этих земель, поскольку я владелец всего этого. Восстановлю этот дом, сделаю всё необходимое… и мужик будет жить здесь, пользуясь всем этим, при условии, что будет заботиться об этом бедном Илье… а ты сможешь устроиться, как хотела, в какой-нибудь богатый дом.
VII
Козловский жил на другом конце деревни. Когда-то он был состоятельным аптекарем. Однако он неизлечимо заболел, и нищета захватила его в свои сети, завершая череду обрушившихся на него несчастий. По политическим причинам, будучи убежденным республиканцем, он оказался в заключении и был сослан на каторжные работы на остров Сахалин в Сибири, где и началась его страшная болезнь, которая пугающе прогрессировала в течение нескольких лет. Об этом рассказала Дмитрию мать Ильи, которая проводила его до ворот, сияя от радости из-за 200 рублей, которыми он её одарил, прося относиться к сыну более благосклонно, пока он сам, Долгоруков, не исправит ситуацию.
Дом Козловского был тем же, в котором он жил раньше, но теперь находился в таком же плачевном состоянии, как и сам хозяин. Когда сани остановились перед воротами (дом стоял обособленно, в центре небольшого засаженного деревьями участка), несколько соседей издалека крикнули трем путникам:
— Держитесь подальше, не входите! Если принесли милостыню, оставьте её у ворот, слуга потом заберет. Здесь живет прокаженный!
— Прокаженный?… Сказали прокаженный?
— Да, сказали прокаженный, граф Дмитрий. Сказали прокаженный. Значит, нам не следует входить… — поспешил вмешаться Николай, советуя господину.
— Но я никогда не видел прокаженного… Как это выглядит?
— И я не знаю, батюшка. Не знаком ни с одним, слава Богу, — и снял шапку.