Долгоруков стал смотреть на ворота, на извилистую тропинку, ведущую между запущенными кустами к разрушающемуся зданию, и мысленно рассуждал:
— А что, если бы Козловский был графом Дмитрием Степановичем Долгоруковым, а граф Дмитрий Степанович Долгоруков был Козловским? Разве не хотел бы я, будучи Козловским, чтобы граф Дмитрий навестил меня, чтобы поднять мой дух добрыми словами, выразить свою солидарность и помочь крохами своего огромного состояния? Ну, не думаю, что я, Дмитрий, заражусь проказой, только лишь навестив прокаженного. Сделаю так, навещая больного, вот и всё: Не буду пожимать ему руку. Не буду садиться. Мои слуги будут поддерживать меня с обеих сторон и держать на ногах. К тому же, я не собираюсь задерживаться. Визит будет коротким. Просто как выражение солидарности с тем, кто страдает.
Бесформенное, маленькое, непропорциональное существо появилось на краю участка, продвигаясь вдоль мокрой и скользкой тропинки, ведущей к воротам. Это был карлик. Однако он не был прокаженным и, казалось, излучал здоровье и радость жизни, так как искренне улыбался посетителям с располагающим видом.
— Добрый день, батюшки, чего желаете? Можете оставить свою милостыню. Я её заберу. И да благословит вас Господь всего сущего, воздав миром своим за щедрость ваших сердец.
— Да, мы оставим милостыню, друг! — (Дмитрий удивлялся той простоте, которая овладела им за последние два дня.) — Оставим милостыню, но мы также желаем лично навестить больного.
Карлик встрепенулся и с любопытством посмотрел на Дмитрия:
— Что касается этого, то это невозможно, господин! Простите меня! Да и господин Козловский не позволит этого.
— Я владелец этой деревни. Скажи ему, что мне крайне необходимо увидеть его и поговорить с ним.
Карлик почтительно поклонился, но остался непреклонен:
— Простите, барин, но он не может никого принимать. Это было бы ужасно для самого посетителя. Скажите мне, что вам нужно… и будет так, словно вы сказали это ему. Я — руки, зрение, мысли, душа бедного больного.
— Нет! Не скажу! Ибо я желаю говорить только с ним.
— Вы, верно, не знаете, что речь идёт о прокажённом, калеке, настоящем чудовище?
— Именно поэтому… Я никогда не видел прокажённых или чудовищ…
— Вы, случайно, не святой, господин? Или, может быть, вы желаете…
— Но… иди, доложи обо мне… Я граф Долгоруков, гусарский офицер.
Изумлённый и больше не возражая, карлик распахнул ворота, крайне удивлённый тем, что посетителя несли на руках двое сопровождавших его мужчин.
VIII
Поначалу Дмитрий не мог произнести даже слога, когда оказался в комнате больного, которого навещал. Тяжёлая, смущающая тишина последовала за суетой трёх мужчин и карлика, который распахивал двери настежь, чтобы пропустить носильщиков графа, и за представлением больному, сделанным уродливым существом, служившим тому слугой:
— К вам гости, батюшка. Я не хотел пускать их, но они настояли. Возможно, в этом событии есть вмешательство духовных друзей. И я позволил им войти…
— Да, Карл. Нас вчера предупредил наш ангел-хранитель, что мы примем значимого гостя через несколько часов. Я думал, речь идёт о духовном визите. Кто из людей осмелился бы войти в эту лачугу? Но вот! он здесь! Слава Богу! Кто же это?
Карлик выпрямился и, словно важный слуга того странного мира, который открывался, окутанный тайнами, пониманию Долгорукова, представил гостей:
— Граф Дмитрий Степанович Долгоруков, владелец этих земель, и его слуги…
Больной, казалось, удивился, так как живо поднял свою лишённую волос голову, и шары его слепых глаз, покрытые беловатой губчатой плёнкой, заметались в глазницах, края век которых уже были изъедены проказой.
Поражённый до оцепенения, Дмитрий, поддерживаемый слугами, которые держали его словно человеческие костыли, не мог оторвать глаз от того, кого навещал, в то время как слуга и кучер тихо шептали на ухо господину:
— Уйдём, Ваше Сиятельство… Бог, верно, не желает, чтобы вы рисковали ещё и этим.
Теперь, сидя в старом инвалидном кресле, уже рваном и латаном, укрытый шерстяными и каракулевыми лохмотьями, оставленными у его двери сострадательными сердцами; возле печи, некогда имевшей художественную ценность, но теперь пребывающей в полном упадке, Дмитрий увидел не столько человека, сколько человеческие останки, разъедаемые проказой — чудовище с парализованными ногами, слепое, в запущенной стадии лепры, чьи руки, уже без пальцев, поскольку ужасная болезнь разъела фаланги, были неспособны выполнять какую-либо работу для хозяина. Лицо напоминало дьявольскую маску своим уродством, поскольку часть носа, губ и ушей уже исчезла, как и брови, а из багровой и шершавой кожи, словно изменённой ожогами, сочилась отвратительная материя, источая неприятный мускусный запах, подобный зловонному поту.