— Поверьте, граф Камерович! — продолжала она. — Я бы с удовольствием поехала в Санкт-Петербург, даже в качестве профессиональной танцовщицы, ведь я умею танцевать, если бы не эгоизм моего мужа, который вынуждает меня оставаться в этом одиночестве…
— Возможно, это не совсем эгоизм, сударыня… а скорее похвальное желание уберечь вас от пагубного влияния больших светских центров. Ваш муж — человек высокого склада, которого должны правильно понимать окружающие… — ответил я неохотно на эту несвоевременную откровенность, поскольку искренне восхищался князем-философом.
— Знаете ли вы, что мой отец готовил меня к службе при царице? — продолжала она, словно не слыша меня. — Но, сосланная сюда по злобе моей мачехи, я немедленно вышла замуж за этого великодушного князя, и теперь я женщина, обременённая столь строгими, столь священными обязанностями, что невозможно осуществить главную мечту моей жизни: жить при дворе! Однако я знаю, что моя судьба влечёт меня туда… и рано или поздно я окажусь там.
Странное облако удивления или волнения затуманило мои чувства, когда я слушал её. Моё сердце забилось быстрее, и безрассудные предположения переплелись в моём мозгу! Я живо повернулся и спросил с некоторой смелостью:
— Неужели вы не любите своего супруга? Значит, ваш брак был необдуманным или расчётливым поступком, о котором вы теперь сожалеете?
— О, нет! Нет! Я люблю Сергея всей душой, несмотря на то, что он вдвое старше меня. Просто я не могу привыкнуть к сельскому одиночеству и иногда чувствую себя измученной. К тому же, я в долгу благодарности перед ним: он полюбил меня за мои страдания, отвергнутую моей семьёй… и, женившись на мне, освободил меня от невыносимой, драматической ситуации.
Последовало неловкое молчание. Я желал и даже надеялся, что она скажет, что не любит Сергея, и поэтому почти стыдился своего бестактного вопроса. Под монотонный шум кареты, давившей комья земли и мелкие камни, молчание становилось тягостным. Странные мысли роились в моём мозгу, привыкшем к коварству светского общества. Ужасное нервное возбуждение толкало меня к опасной дерзости перед этой прекрасной женщиной, сидевшей рядом со мной. И вдруг я повернулся, нежно касаясь её руки, которую она не отняла:
— Так вы хотели бы жить в Москве, матушка, или в Санкт-Петербурге?
— Да, хотела бы! — решительно призналась она.
— У меня есть возможности осуществить это желание. Учитывая поручение, которое привело меня сюда, вашему супругу будет нетрудно согласиться на переезд в Санкт-Петербург. Графиня Кивостикова через меня просит возобновить дружеские отношения между вами, и ваше присутствие в столице необходимо для урегулирования наследства, оставленного вашим отцом. Вам нужно поехать в Санкт-Петербург, представить ваши документы, чтобы начать раздел имущества… ведь ваши братья, получившие гораздо меньше вас, находятся на грани нищеты. Я, таким образом, поверенный графини Кивостиковой, посредник. Вот письмо, которое она доверила мне передать вам.
Я рассказал тогда о происходящем: о бедственном положении её братьев, о желании Ингрид, её мачехи, иметь её теперь рядом как подругу, о раскаянии в том, что она рассорилась с ней, признавая содеянное зло и готовность его исправить. Но Ольга Надя, не проявляя интереса к письму, смотрела на дороги, по которым мы проезжали, глядела на поля, холмы, даже не прерывая меня восклицанием, холодная, равнодушная. Когда я замолчал, она ответила только, и тон её голоса был резким, достаточно выразительным, чтобы разрушить мой примирительный энтузиазм:
— Мне нет дела до вдовы графа Кивостикова, моего отца, и её детей. Наши состояния независимы. Перед смертью мой отец позаботился распределить их по своему усмотрению. То, чем я владею, принадлежит мне, только мне!
— Но… Вы очень богаты, госпожа княгиня. Вы вышли замуж за щедрого человека, настолько богатого, что наследство, оставленное вашим отцом, могло бы… Я верю, что он не возражал бы, если бы случайно…
— Нечего делить… разве что я сама того пожелаю. Что ж, я не хочу! Раздела не будет!
К тому времени мы уже прибыли. Князь ожидал супругу у подножия холма. Он галантно поцеловал ей руку, поприветствовал меня по-восточному, и мы все поднялись во двор, где уже собралась небольшая весёлая толпа, жаждущая развлечений.
Празднества продолжались до самого заката, когда в завершение были проведены религиозные обряды.
IV
Праздник показался мне необычным. Я никогда не видел ничего подобного. Он произвёл на меня столь глубокое впечатление, что уже в тот же вечер я понял — моя судьба изменится благодаря его влиянию. Невозможно описать веселье гостей, экзотическую красоту крестьянок, которые пришли повеселиться, наряженные в свои х арактерные одежды, и то очарование, которое производила на всё собрание молодая Княгиня, оказавшаяся к тому же лучшей исполнительницей народных танцев среди всех присутствовавших. Никто не был столь ловким и лёгким в живых ритмах цыганских танцев, никто не был столь уверенным и грациозным в причудливых движениях татарских плясок, никто не кружился столь стремительно. Ольга предстала совершенно иной, чем та, которую я знал до сих пор. Излучая обаяние и жизнь, она была так очаровательна во время празднества, что я, глядя на неё, сожалел о невозможности забрать её с собой при возвращении, чтобы показать миру как самую совершенную артистку, которой владела Россия.