— Поверьте мне на слово, я ни за что не стал бы этого делать, — заявил итальянский матрос полковнику Корецкому. — Я слишком уважаю вашу страну. Но меня заставил сделать это один из помощников капитана. Вам я могу признаться, что попался ему однажды с контрабандным товаром (не в вашей стране, конечно). С тех пор помощник капитана держит меня в своих руках. Стоит отказаться выполнить какое-либо его приказание — сразу грозит выдать полиции.
— Как вам стало известно, что в чемодане шрифт? — спросил Корецкий.
— Я же понимал, что в нем что-то недозволенное, но догадаться, что именно, конечно, не мог. По всему чувствовалось, однако, что какой-то металл. И тогда я схитрил. «А что в чемодане? — спросил я того типа, с которым шел. — Уж не золото ли? Если золото, я отказываюсь нести его дальше. Я честный итальянский патриот и не позволю, чтобы из моей бедной страны вывозили золотой запас в богатый Советский Союз…» Тот тип стал меня ругать. Тогда я бросил чемодан и пошел в сторону порта. Чемодан был слишком тяжел, чтобы нести его одному. Пассажир вынужден был вернуть меня и показать, что в нем такое.
Они передали чемодан каким-то людям, которых матрос в темноте не мог как следует разглядеть, один из них, однако, по описанию матроса, напоминал магистра Травицкого…
— А если это так, — заключила Татьяна, — то этот шрифт должен оказаться скоро в Благовской семинарии.
Все это она сообщила подполковнику Лазареву, вернувшись в Москву.
— Я тоже так полагаю, Татьяна Петровна, — соглашается с нею Евгений Николаевич. — У Телушкина уже все готово для печатания подпольной религиозной литературы. По сообщению Дионисия Десницына, Корнелий раздобыл где-то старую печатную машину, и сейчас она у него на полном ходу. Восстанавливать ее пришлось Маврину одному, так как Корнелий категорически возражал против приглашения кого-либо еще. Так и не удалось подключить к этому Анатолия Ямщикова.
— Что же мы будем делать дальше, Евгений Николаевич? Вы советовались с комиссаром Ивакиным?
— Решено не поднимать лишнего шума и не производить ареста Телушкина в семинарии…
— Но ведь его типография не в семинарии? — перебивает Лазарева Грунина.
— Все равно это владение семинарии. Когда будет нужно, мы поставим в известность их руководство, и они сами разоблачат Телушкина.
— А они не замнут этого дела?
— Его уже невозможно замять. Телушкин тоже никуда от нас не уйдет — особняк архиерея Троицкого находится под наблюдением местной милиции.
О том, что не Рудаков, а Анатолий Ямщиков встретился с Вадимом, Татьяне стало известно от самого Олега.
— Знаешь, — сказал он ей, — вначале я очень расстроился из-за этого…
— Хотел предстать передо мной героем?
— Если честно, то в какой-то мере было и это. Но главное — не сомневался, что сделаю это лучше опрометчивого Анатолия. Должен, однако, признаться — он отлично справился со своей задачей.
И Олег, ничего не скрывая, рассказал ей, как решался вопрос его друзьями. Не утаил даже обидных слов в свой адрес Вали Куницыной.
— Так тебе и надо! — рассмеялась Татьяна. — Надеюсь, ты не затаил на нее злобы?
— Сказать, чтобы я был рад ее оценке моей персоны, было бы неправдой, но я все же пригласил ее на нашу свадьбу и надеюсь, что ты…
— Мог бы не задавать мне такого вопроса. Валя прекрасный человек и настоящий наш друг. Ну, а от Вадима какие вести?
Олег подробно сообщает ей все, что поступило от Маврина по цепочке Авдий — Дионисий — Андрей.
…В тот же день Татьяна созванивается с профессором Кречетовым и просит разрешения зайти к нему.
Едва она переступает порог его квартиры, как под ноги ей бросается маленький, серый, с темными тигровыми полосками котенок.
— Берегите ноги, Татьяна Петровна! — встревоженно кричит Леонид Александрович.
— Неужели такой свирепый? — удивляется Татьяна.
— Шалун ужасный. На днях принес его мне академик Иванов. Сказал, что это помесь простого серого кота с сиамской кошкой. Внешним видом он в папу, но с сиамским темпераментом. Теперь весь день по моей квартире носится этот тайфун из шерсти и множества остреньких коготков. Все летит вверх дном. В том числе и рукописи с моего стола.
— И как же вы с ним уживаетесь?
— Первые три дня думал, что не выдержу. Звонил Иванову, просил забрать. Но он был занят, пришел только на пятый день.
— И что же?
— А за пять дней привык я к этому чертенку. Хотел однажды отлупить. Взял в руки, а он сжался в комочек и поет. Как я мог его после этого наказывать? И знаете, он не глуп, все понимает. Во всяком случае, когда я сажусь за стол работать — носится по другой комнате, а ко мне приходит только спать. Взберется на колени, помурлычет немного и засыпает мертвым сном… Но что я с вами об этом малыше, вы, наверное, по серьезному делу, извините, ради бога!
— Бога вы вовремя помянули, — смеется Татьяна. — Именно о боге будет речь. Точнее, о богословах.
И Татьяна рассказывает Кречетову о своей поездке в Одессу и встрече с бывшим семинаристом Фоменко. Потом она достает записку Владимира и протягивает ее профессору.
— А что, если я попробую, — улыбается Леонид Александрович, — перечислить вам все вопросы одесского семинариста, не глядя в его записку? Это не так уж трудно. Методы так называемых клерикальных «доказательств» существования всевышнего с помощью «современного естествознания» давно нам известны. Это, наверное, «тепловая смерть Вселенной», «расширяющаяся Вселенная» или так называемый «взрыв во Вселенной». Ну и, конечно, «соотношение неопределенности» квантовой физики? Угадал?
— Угадали, Леонид Александрович! Там и еще кое-что, но эти вопросы, видимо, самые главные.
— Но сколько же можно об одном и том же! — восклицает профессор Кречетов. — Уж не одно десятилетие они об этом говорят и пишут, хотя не только философы-марксисты, но и многие западные ученые разоблачают их. Известный английский астрофизик Эддингтон, например, хоть и является видным представителем физического идеализма, но, говоря об использовании богословами наблюдений за галактиками, на основании которых была создана теория «расширяющейся Вселенной», заявил: «Эти данные долгое время использовались против распространения материализма. Они рассматривались как научное подтверждение активных действий творца в далекие времена. Я не желал бы поддерживать подобные опрометчивые выводы».
— А нельзя ли об этом немного подробнее, Леонид Александрович? В чем смысл теории «расширяющейся Вселенной»? Я много слышала об этом, но до сих пор не очень разобралась.
— В двух словах, к сожалению, всего не объяснишь, попробую, однако. Теория эта возникла на основании наблюдения так называемого «красного смещения» в спектрах туманностей. Современная наука объясняет это взаимным удалением внегалактических систем в нашей части Вселенной. А идеалисты и богословы истолковывают как свидетельство начала «сотворения мира». Вся наша Вселенная была будто бы сосредоточена когда-то в одной точке пространства. Эти соображения бельгийский математик аббат Леметр подкрепил затем соответствующими математическими расчетами.
— Но ведь и наши ученые, кажется, не отрицают «красного смещения»? — не очень уверенно спрашивает Татьяна.
— Не отрицают. Но делают из этого иные выводы. И, уж во всяком случае, не в пользу всевышнего, — улыбается Кречетов. — Амбарцумян считает, например, что при этом неправомерно отождествляется Метагалактика со Вселенной. Наши ученые вообще стоят на той точке зрения, что «начальный момент» эволюции Метагалактики не является «началом всего», а представляет собой лишь момент возникновения протовещества, из которого затем образовались известные нам формы материи. А академик Зельдович в одной из своих статей написал, что «время», протекшее с начала расширения, кое-кто называет «возрастом Вселенной», а правильнее было бы называть его «длительностью современного этапа существования Вселенной». Ответил я как-то на ваш вопрос, Татьяна Петровна?