Только вечерами да на ранней заре Мартик бродил по росистым цветочным травам, ходил на водопой к реке и вместе с другими бычками отдыхал от работы.
Через два года Мартик превратился в большого, могучего быка с огромной, жилистой шеей. Он привык ходить в упряжке и славился трудолюбием и силой. Капитоныч теперь гордился им, как своим первым воспитанником, да и бык привык к старому конюху и всегда отличал его от других людей.
Раз осенью долго работали на реке, перетягивая на высокий берег брёвна, пригнанные плотовщиками. Начались дожди, глинистый берег размыло.
Волоча на верёвке несколько брёвен, Мартик поскользнулся и упал. Вставать ему не хотелось, он решил полежать немного. Но молодой погонщик начал бить его кнутом и пинать в живот, требуя, чтобы он встал. Бык посмотрел на него красными, тяжёлыми глазами и не шевельнулся.
Он пролежал два часа подряд, несмотря на все старания погонщика поднять его. И, может быть, пролежал бы больше, но появился вызванный по этому случаю Капитоныч.
Старый конюх, подойдя к быку, долго чесал у него между рогами и за ухом, потом ласково похлопал его по шее и сказал:
— Ну, пойдём, пойдём! Вишь, дело встало.
Мартик как будто понял, поднялся и снова начал работать, а Капитоныч долго ещё стоял на берегу и ругал погонщика:
— Ты не гляди, что он скот, а он, брат, тоже к себе обращенья требует!
В год, когда кончилась война, Мартик, возвращаясь с пахоты, наступил задней ногой на гвоздь. Ранка засорилась, стала нарывать, и ногу раздуло так, что копыто сдвинулось набок. Капитоныч сам делал перевязки, прикладывал и дёготь и разные травы, но нога заживала плохо.
Бык лежал с перевязанной ногой в стойле, когда на конюшне появился Варфоломеев.
— Могу поздравить тебя, Капитон Иванович, — сказал он старому конюху, — дождался и ты своего. Решили мы снова лошадьми обзаводиться. Завтра пригоняем тебе четырёх новых коней: три кобылки, молодые ещё, а четвёртый мерин будет, притом трофейный, германский.
— Ишь ты, как это, — сказал Капитоныч. — Вот ведь, Герасим Андреевич, ещё в ту германскую войну был я в плену у них два года, а какие там лошади, теперь и не припомню… Погодите-ка, — заторопился он, — а куда же я ставить их буду? Все у меня стойла заняты.
— А мы четырёх быков выбракуем, на мясопоставки, — сказал Варфоломеев. — Зоотехник приедет, займётся.
Когда он ушёл, Капитоныч долго сидел на ящике, потирал руки, вздыхал и всё старался угадать, какие это будут молодые кобылки и что за мерин такой немецкий.
Зоотехник, полный, краснолицый, в чёрной рубашке, подпоясанной тонким кавказским ремешком, внимательно осмотрел всех быков и отобрал четырёх из них на заготовки. Среди них оказался и Мартик.
Капитоныч запротестовал:
— Ведь он у нас это, как это, — первенец вроде. Другая и лошадь-то против него — что овца. Он это, как это, — умный очень, и гордость в нём есть.
— Мы не по этим статьям судим, — сказал зоотехник и ушёл.
А на конюшню уже гнали через деревню новых лошадей. Молодые кобылки были гривастые, гладкие, и Капитоныч опытным глазом сразу увидел, что из них выйдет прок. Но он не подал виду и, молча разведя их по стойлам, сказал погонщику:
— Против наших-то, довоенных, далеко им — не та порода!
Мерин был длинный, костлявый, с обвислым животом, вероятно, очень прожорливый. Глядя на него, Капитоныч опять вспомнил про Мартика и, вдруг рассерчав, ткнул мерина кулаком в спину.
— Ну, ты, Пферд, как есть Пферд![2] Дердидас проклятый! — заворчал он и ещё раз ткнул мерина кулаком.
Однако от этого на душе у старого конюха не стало спокойнее. Он присел было на ящик и начал набивать трубку, но появилась Марья-погонщица и стала выводить выбракованных быков из конюшни.
— Куда торопишься? — спросил Капитоныч.
— Надо в город их гнать, — сказала Марья. — К ночи-то лучше, а то по жаре слепни заедят.
Конюх подошёл к своему любимцу и стал гладить его ладонью по гладкой могучей шее.
Бык посмотрел на него своими тёмными простодушными глазами из-под пушистых ресниц. Он не понимал, из-за чего волнуется старый конюх. Он думал, что их всех погонят сейчас на луга, освежённые уже вечерней росой, и ему даже показалось на минуту, что боль в ноге прошла, и захотелось вдруг бодать цветы и чесаться лбом о старый берёзовый пень, стоявший у забора.
Но когда он сделал первый шаг, он вновь почувствовал острое колотье под копытом и, припадая на больную ногу, медленно побрёл за остальными быками.