Ринриетта ощутила, как изменяется вкус улыбки на губах. Теперь это была не холодная улыбка законника, а острая улыбка пирата. Был бы господин начальник тюрьмы более опытен или более наблюдателен, эта перемена не ускользнула бы от него. Но он, кажется, посвятил слишком много внимания разглядыванию ее бриджей.
— Чем могу помочь госпоже барристеру? Только не говорите, что кто-то из наших оборванцев наскреб достаточно, чтоб нанять себе защитника. Чем он заплатил вам? Мышиными хвостами?
Господин начальник с удовольствием рассмеялся собственной шутке. Но враз посерьезнел, когда Ринриетта протянула ему лист бумаги. Настолько, что даже не заметил дырокол, принявшийся сам по себе отстукивать мелодию какой-то разнузданной джиги. Забавно, даже королевская тюрьма не была должным образом экранирована, чтоб защититься от фокусов магического поля острова…
— Что это?
— Постановление суда, — Ринриетта запустила руку в сумку, взяв то, что ранее было прикрыто листом, — По делу номер шестьсот двадцать дробь ноль семь. В порядке изменения меры пресечения, в соответствии с судебными пленумами от тридцать второго мая прошлого года по делу Уиндсторма. Вам стоит ознакомиться.
Начальник тюрьмы покорно принял бумагу и, водрузив на нос очки в латунной оправе, принялся читать:
— Рыба, рыба, рыба-кит, рыба правду говорит. Если рыба будет врать, я не буду с ней играть… Простите, как прикажете это понимать? Ох…
Осекся он не потому, что не смог выразить до конца свою недоуменную мысль, а исключительно по физическим причинам — под подбородок ему упирался никелированный ствол пистолета, который Ринриетта держала в руке. Пистолет был дамский, изящный — иного в столичной оружейной лавке не нашлось — но он не выглядел игрушечным. А она не выглядела человеком, для которого представляет сложность спустить курок.
— Понимать это можете очень просто, — Ринриетта не удержалась от соблазна хорошенько ткнуть стволом пистолета в толстый кадык, — Вас только что взяла на абордаж Алая Шельма, самый отчаянный пират небесного океана. И если через пять секунд в моей руке не будет лежать ключ от каземата, я сыграю с вами в одну старую, как мир, пиратскую игру…
Ей пришлось отдать должное господину начальнику — он хотя бы размышлял о сопротивлении. Поэтому к тому моменту, когда у нее на ладони оказался увесистый ключ, прошло целых десять секунд.
— А теперь извольте стянуть штаны, сэр.
— Что? — в темных глазах каледонийца мелькнул ужас.
Подобно многим людям, проведшим всю жизнь на твердой земле, господин начальник, похоже, имел весьма смутное представление о пиратских развлечениях. Или же обладал излишне деятельным воображением. Надо думать, не лучшее подспорье на его должности…
— Должна же я чем-то связать вас и заткнуть рот!
Спустя несколько минут она уже спускалась по осклизлым ступеням ведущей в казематы лестницы, окруженная светящимся ореолом фосфоресцирующих чар.
— Очень недурно, прелестная капитанесса, — заметил «Малефакс», бочонок которого она прижимала к боку локтем, — Восточный Хуракан мог бы вами гордиться. Еще ни одному пирату не удавалось вернуться живым из королевской тюрьмы.
Ринриетта ухмыльнулась.
— Не сложнее, чем взять на абордаж старый водовоз. Будь добр, подсвети ступени, здесь ужасно темно. Куда дальше?
— Налево.
— Да, здесь. Кажется, я чувствую духи Габерона…
Каземат, в котором она оказалась, был похож на каменную нору, выточенную в толще острова каким-то вымершим существом, даже она не могла здесь стоять в полный рост. А еще здесь царила отвратительная сырость, из-за которой голые каменные стены поросли грязно-зелеными усами нитчатки[177].
— Габби? Тренч? Шму?..
Если бы «Малефакс», управлявший чарами на территории тюрьмы, не озарил воздух ярким свечением, она бы ни за что не заметила их. А когда заметила, чуть не выронила из враз ослабевших рук и гомункула и пистолет.
Пираты из Паточной Банды выглядели так, словно уже отбыли свой срок на каторге. Габерон сбросил по меньшей мере сорок фунтов веса, когда-то бугрящиеся надутыми мышцами руки безжизненно лежали вдоль тела, щегольский костюм превратился в бесцветные тряпки, что же до волос, те и сами походили на водоросли. Корди выглядела бледной, как никогда не знавшая солнечного света рыбка. Она скорчилась у дальней стены, обернутая в какие-то грязно-серые лохмотья, в которых Ринриетта узнала плащ Тренча. Значит, снял все-таки, отстраненно подумала она. Сам инженер почти не переменился, он и прежде был пугающе тощим и жилистым, но взгляд у него был темный, пустой, точно у потушенного гелиографа. Что же до Шму, бывший ассассин выглядела так, словно не только отбыла каторгу, но и умерла, причем много лет назад.