— Я не знаю, удастся ли нам еще потолковать завтра. Вы, должно быть, заночуете у Зюсмана и рано смоетесь. Вы видели, что за приятные сюрпризы держит в запасе для нас француз? Сегодня мы дешево отделались, но завтра снаряд может попасть в цель. Поэтому я и в будущем надеюсь на ваше содействие в нашем маленьком семейном деле. В моем ящике лежат вещи, принадлежавшие брату, и документы, которые необходимо передать военному судье Мертепсу после того, как некто подпишет одну пустяшную бумажку. Я рассчитываю на наши услуги. Идет? — спрашивает он настойчиво.
После короткого размышления Бертин говорит:
— Превосходно! Теперь мне остается выполнить еще поручение брата, который через меня посылает вам свою автоматическую ручку.
Большая рука Кройзинга держит перед ним черную палочку. Бертин пугается, его глаза из-под шлема робко ищут взгляд другого, нащупывают воинственное лицо Кройзинга, смутно виднеющееся в глубоком мраке ночи.
— Не надо, — говорит он тихо, — она принадлежит вашим родителям.
— Она принадлежит вам, —спокойно отвечает Кройзинг. — Я выполняю волю завещателя
Бертин, колеблясь, берет подарок и осматривает его, скрывая суеверный страх.
— Будем надеяться, что она послужит вам дольше, чем Кристофу, и всякий раз, когда вы станете писать ею, она будет напоминать вам о благодарности Кройзингов. Автоматическая ручка пригодится писателю.
Бертин робко благодарит. Он ощущает твердый длинный предмет во внутреннем кармане мундира как нечто чуждое и новое, как некую западню. Кройзинги крепко забрали его в руки.
Земля — ржавый диск, над которым опрокинулось серое, как олово, небо. Вот уже месяц непрерывно льет дождь.
Двадцатое октября. Четверо солдат, усталые и мрачные, плетутся с вокзала Муаре. Обер-фейерверкер Кнаппе производил с ними сортировку партии пороха в товарном вагоне — скучное занятие! Теперь работа закончена. Всем хочется затянуться папироской или закурить трубку: но не тут-то было. Жалованье выдадут послезавтра, во вторую половину дня, тогда солдаты запасутся куревом на ближайшие десять дней. А до тех пор перебивайся, как знаешь. Бертин, например, обещает троим по одной из оставшихся у него в бараке папирос — бумага раздражает его чувствительное горло.
Подрагивая от сырости, четверо солдат угрюмо шагают по шоссе в сторону артиллерийского парка. Дорога покрыта толстым слоем серой кашеобразной грязи. Башмаки на шнурках — неподходящая обувь для такой слякоти. Солдаты закутались в палатки, словно в короткие плащи с капюшонами: хотя бы сверху не мокнуть! Но они возвращаются после целого рабочего дня в лесу Фосс, и толстое полотно уже успело пропитаться водой. Влажны и рабочие куртки, надетые поверх мундиров, еще совершенно сухих. Если станет холоднее, можно укрыться шинелями.
Четыре человека, совершенно разных, добровольно помогали обер-фейерверкеру: смекалистый трактирщик Лебейдэ — в; расчете добыть какое-нибудь курево у железнодорожников; батрак Пршигулла, потому что он верный спутник Лебейдэ; Отто Рейнгольд — добрая душа, — чтобы не лишать товарищей партнера по игре в скат; Вернер Бертин — по причинам, тесно связанным с его прогулкой к передовым окопам.
Обер-фейерверкер Кнаппе принадлежит к тем сухопарым людям со впалыми щеками и жиденькой русой бородкой, на добросовестность которых безусловно можно положиться. Такие, болезненные на вид, доживают до восьмидесяти лет.
Трактирщик Лебейдэ — старый знакомый. До самой своей гибели под пулями рейхсвера, во время заранее обреченного на неудачу восстания рабочих в одном из берлинских районов Гольцмаркштрасее — Яновицбрюкке в году 1919, он молчаливо проводил в жизнь все, что считал правильным, действуя настойчивостью и убеждением, всегда доброжелательно улыбаясь уголками глаз.
Батрак Пршигулла, заморыш с детства, девятый или десятый ребенок в семье, вероятно, развивался бы иначе, то есть обладал бы более живым умом, если бы ему своевременно вырезали полипы в носу. Теперь же, из-за того, что ему тяжело дышать, его толстые губы всегда приоткрыты, отчего вид у него тупой и растерянный.
Наконец Отто Рейнгольд — олицетворенная услужливость. Ласковым выражением лица, беззубым ртом и голубоватыми глазами он напоминал бы старую бабу, если бы тщательно подстриженные усики на верхней губе не подчеркивали его мужественности. Впрочем, он весьма уважаемый слесарь на Турнштрассе в районе Берлин — Моабит.