– Не глупи. Это худшее, что ты мог бы сделать. Тогда ее точно убьют. А пока ты жив – будут охранять как наживку, – отвечает Хеймитч.
Хеймитч! Я с грохотом распахиваю дверь и нетвердым шагом вхожу. Наш бывший ментор, Плутарх, а также изрядно потрепанный Финник сидят за накрытым столом, однако никто не ест. В изогнутые окна струится дневной свет, вдали можно различить верхушки деревьев. Мы, оказывается, летим.
– Что, солнышко, надоело калечить саму себя? – раздраженно бросает Хеймитч. Но тут же подхватывает меня, сильно покачнувшуюся вперед. Ловит за руку, замечает шприц. – Ага, теперь она борется с Капитолием при помощи уколов! Вот почему тебя никто и не допускает к серьезным планам. – Я недоуменно раскрываю глаза. – Ну-ка, брось!
Хватка на запястье резко усиливается. Наконец ладонь раскрывается, и шприц падает на пол.
Хеймитч усаживает меня в кресло рядом с Финником.
Плутарх ставит передо мной тарелку с похлебкой. Кладет булочку. Сует в руку ложку.
– Поешь. – Его голос звучит куда теплее, чем у Хеймитча.
А тот усаживается напротив.
– Китнисс, я тебе расскажу, что происходит. Только молчи и не задавай вопросов, пока не разрешу. Поняла?
Я тупо киваю. И вот что мне удается узнать.
С первого дня, когда объявили Квартальную бойню, возник тайный заговор с целью вызволить нас с арены. Трибуты из Дистриктов номер три, четыре, шесть, семь, восемь и номер одиннадцать кое-что знали об этом. Хевенсби вот уже несколько лет является членом подпольной группы, готовящейся свергнуть власть Капитолия. Это его стараниями среди оружия оказался провод. Бити поручили пробить отверстие в силовом поле. Посылки с хлебом, который мы получали, несли в себе зашифрованное послание. Номер дистрикта, где его испекли, означал третий день, назначенный для побега. Количество булочек, то есть двадцать четыре, – час. Планолет явился из Дистрикта номер тринадцать. Бонни и Твилл из Восьмого, мои лесные знакомые, не заблуждались по поводу его существования и могущественных возможностей. Сейчас мы кружным путем направляемся именно туда. В большинстве дистриктов Панема полным ходом идет восстание.
Хеймитч умолкает, чтобы дать мне усвоить услышанное. Или чтобы самому перевести дух.
Это ужасно. Снова, как и в Голодных играх, меня превратили в пешку. Сделали частью хитрого замысла, использовали без моего согласия, даже не предупредив. На арене, по крайней мере, мне было известно, что мной играют.
Наши так называемые товарищи оказались чрезвычайно скрытными личностями.
– И вы ничего не сказали, – Мой голос звучит так же сипло, как и у Финника.
– Ни тебе, ни Питу. Это было слишком рискованно, – поясняет Плутарх. – Я и так беспокоился, что ты кому-нибудь проговоришься во время Игры о моей выходке... – Он опять достает золотые часы и обводит циферблат большим пальцем, на миг вызвав к жизни картинку с пересмешницей. – Разумеется, тогда я просто хотел тебе намекнуть на устройство арены. Как будущему ментору. Думал постепенно завоевать доверие. Я и не подозревал, что ты превратишься в трибута.
– Мне до сих пор непонятно, почему нас с Питом не посвятили в замысел, – возмущаюсь я.
– После взрыва силового поля вы стали бы первой мишенью, – отвечает Хеймитч. – В подобных случаях, чем меньше знаешь, тем лучше.
– Первой мишенью? Это еще почему?
– По той же причине, почему игроки согласились пожертвовать жизнью ради вашего спасения, – говорит Финник.
– Джоанна пыталась меня убить, – возражаю я.
– Нет, она отключила тебя, чтобы извлечь из руки следящее устройство, – поясняет Хеймитч. – А потом увела подальше Брута и Энорабию.
– Что?– Голова и так трещит по швам, а они еще ходят вокруг да около! – Не понимаю, о чем вы...
– Мы обязаны были тебя спасти, Китнисс, потому что ты – пересмешница, – отвечает Плутарх. – Пока ты жива, живо и дело революции.
Птица, брошка, песня, ягоды, часы, крекер, вспыхнувшее платье. Я – пересмешница.
Уцелевшая вопреки планам Капитолия. Символ восстания.
Еще в лесу, во время встречи с беженками Бонни и Твилл, мне в голову закралось такое подозрение. Но я не представляла себе настоящих масштабов своего влияния. Впрочем, и не должна была представлять. Хеймитч столько глумился над моими планами побега и собственного восстания, даже над слабой надеждой на существование Дистрикта номер тринадцать. Если он, притворяясь насмешливым пропойцей, мог так долго и так убедительно врать на подобные темы, то что еще было бессовестной ложью? Знаю что.
– Пит, – шепчу я с упавшим сердцем.