Для ясности моего изложения я должен сказать несколько строк об одном лице, которое имело очень большое значение в нашей жизни – семейства Л. П. Сабанеева, друга и интимного приятеля императора Александра III, великого охотника и «природоведа», страстного путешественника по огромной России и по экзотическим странам. Это лицо, которое вошло в жизнь нашего семейства начиная с моего пятилетнего возраста. История его такова.
Когда мой отец после своего первого неудачного брака соединил свою жизнь с моей матерью и решил начать «оседлую», а не путешественническую жизнь – он решил начать именно жизнь общественника: сначала он начал издавать «Сборник природы», который скоро переменил название на «Природа и охота». Под этим титром он снискал громадный успех во всей России: вся провинция и все многочисленные русские столицы зачитывались этим журналом вплоть до трех русских императоров (Александра II, Александра III и Николая II) и… до Ленина, который питал ко мне непонятную симпатию именно потому, что я оказался «сыном "Природы и охоты"». Одновременно мой отец решил создать «Охотничий клуб» для объединения русских охотников. Это начинание вызвало новую бурю восторгов: новый клуб сразу стал популярным. Отцу пришлось расширять свои издания: и он просил проф. Мензбира (зоолога) рекомендовать ему студента-зоолога, которой мог бы ему помогать в расширяющемся его издательстве. Таковой нашелся в лице некоего Ник. Вас. Туркина, по происхождению донского казака, который сразу всем понравился и с тех пор прочно водворился в нашем гостеприимном и даже шумном доме…
ВОСПОМИНАНИЯ МОСКОВСКОГО СТАРОЖИЛА
Я возымел идею написать воспоминания о моей достаточно продолговатой жизни, считая это интересным с исторической точки зрения, так как моя жизнь прошла почти вся среди интереснейших людей и грандиозных исторических событий, относящихся к эпохе, которая несомненно будет отнесена последующими историками как одно из наиболее «роконосных» событий в истории человечества, когда, возможно, откроются небывалые откровения в областях и науки, и мистики, но когда можно ожидать и конечной катастрофы для людей, которые слишком приблизились к познанию вещей, которые не полагается им знать для их собственного блага.
Мой отец, принадлежавший к очень старому русскому дворянскому роду татарского происхождения [002], окончил привилегированное учебное заведение в Санкт-Петербурге, где он подружился с тогдашним наследником императорского престола цесаревичем Александром Александровичем. Время было смутное – только что убит был император Александр II, освободивший русских крестьян окончательно от крепостной зависимости – акт, который подготовлялся, впрочем, уже давно, со времен великой Екатерины, которая в своем «Великом наказе» пыталась положить начало осуществлению этой великой и основной гуманитарной идеи… Но она наткнулась на такую зверскую оппозицию, что отказалась от своего проекта и выразила мысль, что только через сто лет можно будет вновь вернуться к ней… Она нисколько не ошиблась: именно при Александре II в 1861 году русские свободные сословия смогли освоить эту основную аксиому гуманизма. И как странно и непонятно, что даже такие люди, как Лев Толстой и «анархист» Бакунин, оказались защитниками этого отмирающего обычая, который они, по-видимому, думали заменить «отеческим отношением» к «меньшим братьям»… Далеко не все способны к отеческому отношению к «меньшим братьям», и более реально поручить государственным органам защиту их от произвольных фантазий «владельцев человеками».
Я возвращаюсь вновь к моему рассказу. Но на помощь себе хочу взять… А. С.
Пушкина, потому что в одном из своих мелких рассказов («Метель»), написанных, когда его откомандировали в только что присоединенную к России «Новороссию» (тогда же написан «Алеко» [003]), он почти совершенно точно описывает забавное происшествие, случившееся с моим «предком» (пра-пра-пра-прадедом), генерал-аншефом Сабанеевым [004], тогда еще молодым офицером. Это было еще в суворовские времена.
Со своим взводом юный офицер занял какую-то молдаванскую деревню – в церкви молодая невеста-молдаванка, очень красивая, ждала жениха, но жених опаздывал, невеста нервничала… молодежь долго не раздумывает – особенно в те годы и в свежеоккупированной стране. Молодой офицер скомандовал солдатам оккупировать деревню и никого в нее не пропускать, вошел в церковь и стал на место жениха и велел начинать обряд… По-видимому, невеста и родители тоже не имели ничего против «подмены жениха» на красивого высокого русского офицера-кавалериста, особенно после того, как он щедро расплатился и деньгами и подарками и, обещая скоро вернуться, ускакал со своими кавалеристами…
Прошли годы – молодой кавалерист обратился в генерал-аншефа Сабанеева и получил назначение управлять новыми огромными территориями и городами, получившими наименование Новороссии, куда входили Одесса, Молдавия, все черноморское побережье с Крымом и заканчивалось областью Войска Донского. Он должен был жить или в Одессе, или в Крыму – в Ливадии. Для его ранга и нового положения, приблизительно эквивалентного военному генерал-губернатору с особыми полномочиями, ему полагалось по штату иметь своего врача. Врач скоро нашелся и ему очень понравился. Как в высшей степени светский человек, он осведомился, «женат ли он», и на утвердительный ответ галантно предложил, что он его супругу возьмет в свою карету, так как жить он собирался преимущественно в Крыму, именно в Ливадии из-за климата. Все было устроено. Мой предок проводил доктора, который ехал раньше, чтобы все устроить для медицинских целей в Ливадии. Сам же поехал на другой день с докторской женой. Не стоит прибавлять, что с первых взглядов военный генерал-губернатор узнал свою «случайную жену» из молдаванской деревни, а «случайная жена» все время следила за моим «пращуром» и в сущности «подстроила» всю эту авантюру с доктором, который оказался единым пострадавшим и притом в глупейшем водевильном положении «разбуженного мужа»… Но что же он мог предпринять против военного генерал-губернатора Новороссии с особыми полномочиями и в военное время. так как война в Новороссии еще продолжалась.
Моя версия пушкинской «Метели» несколько отличается от пушкинского рассказа, но она имеет преимущество исторической истинности и беспристрастности. Мой отец, которого я, в сущности, видел не более как десять лет, так как раньше – когда мне было два-три года – отец мой часто уезжал из Москвы, где жила моя мать и мой брат (старший меня на полтора года), а я был еще в очень элементарном состоянии.
Но тем не менее я очень отчетливо помню вещи и события, которые происходили, когда мне было не больше двух лет. Одним из подобных проявлений «сверхпамяти» было видение «шаровой молнии» во время очень сильной грозы. Отец меня вытащил из колясочки и вынес на террасу, где круглый розоватый светящийся шарик ростом с биллиардный шар медлительно и загадочно поднимался по водосточной трубе…
Появившаяся встревоженная мать оборвала этот преждевременный урок физики. Мой отец несомненно был по природе своей натуралистом: по окончании лицея он немедленно поступил в Московский университет и именно на естественный факультет: в те годы в России наблюдалось сильнейшее повышение интереса именно к естественным наукам, причем (как всегда в России) научные теории всегда увязывались совершенно произвольно с политическими теориями и направлениями. Так, например, политически левые направления и социалистические считались «уместными» для дарвинистов, но непристойными для «ламаркистов». Мой отец был одним из редких и «первых», которые порвали с этой нелепой привычкой: он был в личной переписке с Дарвином, разделял его теорию – политически же был убежденным монархистом для России, учитывая ее грандиозные размеры и пространства, и населения. Но по существу своему он был гораздо более натуралистом, исследователем, путешественником, зоологом, этнографом, в юные годы он много путешествовал по России от Черного моря до Мурмана, был на Урале, в Сибири до Камчатки и Аляски, тогда еще не проданной Соединенным Штатам, был в Китае и на Зондских островах, на Яве и Борнео, где присутствовал при грандиозной сейсмической катастрофе, когда часть острова упала в море и вызванная этим падением колоссальная волна разбилась у берегов… Соединенных Штатов. Это было (приблизительно) около 18… года, но точно я не помню даты, что объяснялось отчасти тем, что мои родители оба не любили вспоминать о своих двух первых неудачных браках и я в своем историческом или генеалогическом любопытстве вынужден был искать сведений у моих родственников «старшей» линии, которые сами далеко не были в курсе. Несомненно то, что мой отец успел уехать с Борнео до этой катастрофы, иначе от него ничего бы не осталось…