Рихард помолчал, задумался и уже серьезно продолжал:
— Китай — фантастическая страна, страшная страна. Миллионы больных малярией, туберкулезом. Бесконечные эпидемии холеры, натуральной оспы, дистрофия, голодная анемия. Несмотря на строгие законы, и в городе и в деревне процветает опиекурение. Один врач-англичанин как-то в шутку сказал мне: «Ни постлать, ни укрыться, ни в головы положить, а они знай себе воспроизводятся!» Я видел больных неведомой нам болезнью — клаазаром: кожа становится черной, покрывается язвами. Этой болезнью болеют до ста миллионов китайцев! В Китае все исчисляется миллионами — даже число заболеваний и смертей.
В Шанхае многие семьи проживают в балаганах, в шалашах, ютятся под мостами, на пристанях, в сампанах.
— Так что мой полуподвал показался бы им раем? — пошутила Катя.
— Еще бы! — совершенно серьезно ответил Рихард. — Люди там мрут как мухи, но это считается в порядке вещей. Кстати, о твоем полуподвале. Я буду просить для нас с тобой приличную квартиру. Я хочу наконец зажить нормальной семейной жизнью. А? Катюша?
Катя благодарно улыбнулась.
— Так вот… о Китае, — начал опять Рихард. — Там все устанавливалось тысячелетиями, и даже высокая смертность сделалась своеобразной градацией. Так же как и высокая рождаемость, между прочим. Там рядом с социальными законами властвуют, возможно, и другие, природу которых никто пока не разгадал. Некий закон больших чисел… Вообще, в Китае много заложено возможностей, но реализовать их будет весьма трудно. Там есть советские районы, которые, конечно, активизируют борьбу народа за национальную независимость. Сейчас Китай раздроблен, его раздирают междоусобные войны генералов, за каждым из которых стоит крупная империалистическая держава: Япония, Англия, Америка… Но я, кажется, зарапортовался, целую скучную лекцию тебе прочитал, прости, дорогая.
— Ну вот, считаешь, что я интересуюсь лишь китайскими шелками… — обиделась Катя. — А я, между прочим, недавно водила очередную группу рабочих в театр на постановку «Рычи, Китай». После рабочие задавали мне много разных вопросов о Китае, а я, к своему стыду, не могла на них ответить. Пришлось кое-что почитать. Взяла в заводской библиотеке книгу писателя Третьякова «Чжунго».
Рихард засмеялся.
— В следующий раз не тушуйся, у тебя теперь есть отличн… хороший консультант! Во всяком случае, с большим опытом.
— Именно отличный, — с улыбкой подтвердила Катя.
Им было интересно друг с другом. Катя хорошо знала театр, живопись, скульптуру. Еще когда училась в Ленинграде, многие часы проводила в Эрмитаже, подолгу простаивая подле творений великих мастеров. По картинам и скульптурам изучала пластику движений, психологический портрет. Она любила живопись импрессионистов, особенно Ван Гога, художника настроений. В Неаполе много раз посещала королевский дворец Каподимонте, изумляясь роскоши его многочисленных залов, богатству шедевров живописи, собранию фарфора, мебели, оружия. Этот дворец-музей считается самым красивым итальянским музеем. В силу обстоятельств ей не удалось побывать во Флоренции, в Венеции. Но то, что она успела увидеть в Риме и Неаполе, наполняло ее радостным сознанием своей причастности к необыкновенному.
Рихарда же восхищало все, что происходило в Советской России. И то, что для Кати было обычной жизнью, для него являлось откровением. Он подробно расспрашивал Катю о ее работе на заводе, о самом заводе, о жизни и настроении рабочих. К ее «культпоходам» отнесся очень серьезно. Культура, искусство становились подлинным достоянием масс. Рабочие слушают Чайковского, смотрят в театре Шиллера! Беспокойство Кати о каком-то кризисе культуры было ему непонятно. Он считал, что это болезнь роста. Наряду с декадансом, представители которого силятся придумать «новую, революционную культуру», возникла мощная, подлинно пролетарская культура. Маяковский, Фурманов, Серафимович…
Формалиствующие эстеты подменяют новаторский подход к действительности, к содержанию погоней за вычурностью и погоней за формой. Он сам, выходец из буржуазной среды, в юности во многом заблуждался, прошел через шовинистический угар. И только мировая война и русская революция сделали его убежденным коммунистом. Сейчас он считал, что в России наступил подлинный расцвет культуры. Да и сама Катя была для него русским чудом, человеком социалистического мира.