— А наши «новаторы» подхватывают эти модернистские веяния как архиреволюционные, сбрасывают Пушкина с парохода современности!
— Вот-вот! — воодушевился Рихард. — Заимствуя из культур разных времен и народов, пытаются создать что-то свое, выделиться, как-то отличиться от других. Этакий субъективный произвол. А под всем — глубокая аполитичность, непонимание роли искусства в жизни общества.
— А как же все-таки быть с биомеханикой? — полюбопытствовала Катя. — Это довольно конкретная штука. Я недавно только узнала, что Мейерхольд связывает свои поиски с теорией Гастева о научной организации труда.
— Ах да! Ты ведь увлекаешься работами ЦИТа… — с улыбкой проговорил Рихард. — Понимаю… Командир производства. Как часть театральной науки биомеханика, очевидно, имеет право на существование.
— Да, да, это я все понимаю, — поспешно сказала Катя. И, помолчав, добавила: — А все-таки жаль, что у нас в институте не преподавали биомеханику.
В эти дни для них не было ни прошлого, ни будущего — были мгновения истинного, глубокого счастья.
А время шло. После одной из поездок в Москву он с радостью сообщил ей, что ему твердо обещали комнату в хорошем доме с удобствами.
…Но ему не довелось увидеть свое новое жилище. В середине августа он выехал в Токио.
Прощались они очень тяжело, будто предчувствовали, что больше никогда не увидятся.
И когда дверь за ним закрылась, она стояла еще долго, стояла в каком-то оцепенении.
Было раннее утро 1935 года.
Быть одной — это, конечно, самое страшное, что может случиться с человеком. И хотя вокруг Кати кипела заводская жизнь, любимые сестры часто наезжали в Москву, все же временами она чувствовала себя одинокой. Иногда в ней вспыхивала злая обида на жизнь — ну почему именно ей достались все эти трагедии и драмы?
Спасала работа. Все свое время она по-прежнему отдавала заводу.
Однажды ее на участке разыскал посыльный и передал просьбу парторга зайти к нему в кабинет. «Будет уговаривать вступать в партию», — подумала она. Катя и сама мечтала об этом, но считала, что еще не готова к такому ответственному шагу.
Но в кабинете ждал ее молодой симпатичный человек.
— Наконец-то! — радостно воскликнул он, вставая навстречу Кате. — Несколько дней пытался напасть на ваш след. Вы что же, переселились на завод?
— Почти, — с вежливой улыбкой призналась Катя, вопросительно поглядывая то на парторга, то на незнакомца.
— Поздравляю вас, Екатерина Александровна, а с чем, вот товарищ доложит, — сказал парторг.
— Ордер вам на квартиру принес, вот… — Молодой человек вынул из внутреннего кармана пиджака бумажник, достал нужный документ. — Получайте!
В первый же свободный день Катя поехала на Софийскую набережную смотреть новое жилище.
Дом поразил ее своей величиной и мощью. По архитектуре он имел нечто общее с кремлевскими постройками, составляя с ними как бы единый ансамбль. Фасадом выходил на Москву-реку. Напротив открывалась величественная панорама на кремлевский холм с его дворцами и золотыми куполами соборов, ослепительно сверкавшими на солнце. Красная зубчатая стена с башнями и башенками тянулась вдоль всей Кремлевской набережной.
Во двор вела глубокая арка с чугунными ажурными воротами. Арка служила основанием для высокой колокольни необычайной красоты. Бледно-розовая, вся изукрашенная белым резным камнем, она шатром вытягивалась к небу. Ее голову венчал маленький зеленый купол с золотым крестом. Катя долго не могла отвести глаз от нарядного чуда. Колокольня внизу сливалась с церковью, два огромных стрельчатых окна которой, забранных узорными чугунными решетками, выходили на набережную. «Господи, боже мой, куда это меня занесло…» — обескураженно подумала Катя. Она прошла через раскрытые настежь ворота во двор и сразу, по правую руку, увидела вход в церковь. На дверях, обитых позеленевшей медью, висел солидный амбарный замок, оскорбляющий глаз своей неуместностью.
В довольно тесном дворе кроме большого дома были небольшие каменные постройки. Катя отыскала жилищную контору и представилась пожилому, интеллигентному на вид коменданту.
— О, поздравляю вас, — сказал он, рассматривая ее ордер, — вам досталась одна из лучших комнат.
Во дворе комендант объяснил ей, что весь комплекс застроек назывался Кокоревским подворьем.